В неназванные города,
В не нареченные места,
А рядом школа, метрах в ста.
Уроки шли тогда в две смены,
Кончались затемно уже.
Толпились Иры, Оли, Лены
В фойе на первом этаже.
Незабываемая сцена,
Хоть смыта белых бантов пена
Волною прожитых годов,
Что не оставила следов
Тех одноклассниц легкоступных,
Что – хоть зови, хоть не зови, —
Необратимо недоступны,
Вне зоны связи и любви.
Игорю Дедкову
Шел человек по Костроме,
Упрямо и неспешно,
И всем, кто встретился в пути,
Он говорил: «Конечно».
Конечно, свет сильнее тьмы,
Хоть побеждает реже.
Конечно, надо жизнь менять,
Но наверху – все те же.
А на дворе, а на дворе
Был год семидесятый.
Шел человек по Костроме —
Несломленный, несмятый.
Придут семь бед – готовь ответ,
Как ученик примерный.
И всем, кто встретился в пути,
Он говорил: «Наверно».
Смешон, наверно, идеал,
Но он всего дороже.
Наверно, нас спасет лишь то,
Чего и быть не может.
А на дворе, а на дворе
Был год восьмидесятый,
И пацифисты не нужны,
Зато нужны солдаты.
Шел человек по Костроме —
Литературный критик,
Борец, оратор, полемист,
Не гвоздик и не винтик.
Пускай дороги наши дрянь,
Но мчит прогресса тройка —
Дурак, герой, интеллигент,
Прорабы перестройки.
Москва манит, Москва зовет:
Вернись, сынок, из ссылки.
Что ты оставил в Костроме?
Обиды да могилки.
А на дворе, а на дворе
Начало девяностых,
Тому, кто хочет просто жить,
Живется, ох, не просто.
Нет, не таким мечталось нам
Прекрасное далеко.
Прости, сынок, настал твой срок —
Других не будет сроков.
Шел человек по небесам —
Не ангел-истребитель,
И всем, кто встретился ему,
Он говорил: «Простите».
Шел твердо, воли не давал
Повадкам стариковским…
Шел человек по Костроме,
А лег на Востряковском.
Зазвенели куранты
Заворчали педанты
Загуляли студенты
В заграничных одежках
На горластых пирушках
Да на скользких дорожках
Разбитные молодки
До последней монетки
В роковые минутки
Не уймется гуляка
Шлет приветы разлука
Ошибется наука
Силу – слову, слава – слогу,
Грамоте – хвала и честь!
В мире книг хороших много.
Сколько сможешь ты прочесть?
Маркс и Энгельс потрудились,
Сочинили сто томов.
И над ними бились, бились —
И разбились сто умов.
Добиваясь облегченья —
Что терять, кроме оков? —
Мы прервали изученье
Основоположников.
В тишине библиотечной,
Нерушимой, строгой, вечной
Разговор раздался вдруг:
«Ты чего угрюмый, друг?»
– А с чего бы веселиться? —
Друг-приятель отвечал. —
Прочитал я три страницы
Леонида Ильича.
Невеселая дорога —
Тянет в дрему, как назло.
В мире книг хороших много.
Только мне вот не свезло.
Тут какой-то рыжий парень
Хлопнул друга по плечу:
– Ты, Серег, на семинаре
Отвечай, как я учу.
Мол, товарищ Брежнев – сила,
Внес в марксизм громадный вклад
И научные светила
Лишь об этом и зудят.
Говори спокойно, четко,
Делово, без дураков,
И поставит «уд.» в зачетке
Сам профессор Коробков.
Финансисты и юристы,
Педагоги, технари,
Циники, идеалисты —
Знать, учиться вы пришли?
Знанье – сила, слава – Богу,
Первый блин всегда комком.
В мире книг хороших много,
Только часть их – под замком.
Пастернак и Солженицын,
И еще лауреат,
Все, что шлет нам заграница,
А короче – тамиздат.
Ядовитый Мережковский,
Православнутый слегка,
И Довлатов с Алешковским,
Два крутых проводника.
Два Вергилия из ада,
Где окурочек с помадой
Может душу нам спасти
И на волю вывести.
Мир бараков, вертухаев,
Ковырялок и лепил.
Евтушенко отдыхает —
Он на зоне не трубил.
Злые цензоры решили:
Ни к чему тебе, дружок,
Ни Зиновьева «Вершины»,
Ни Аксенова «Ожог».
![Bo][ing Day истребить «колхозника»](/uploads/covers/fe/bo-ing-day-istrebit-kolhoznika.jpg)
