Знание психоанализа. Заблудшее означающее - страница 23

Ясно, что все это относится на счет самого метода.

И здесь мы переходим ко второй стороне этой злокозненности – собственно внутрианалитической, которая в качестве парного, столь же «злокозненного» означающего дублирует собой другую, структурно соответствующую ей, ситуацию, уже рассмотренную в качестве публичной сцены аналитической жизни. В узилище аналитической клиники возникает еще один эффект аналитического желания провоцирующий одновременно подозрительность в отношении метода и очарованность им. Речь идет о том, что Фрейд положил в основание метода в качестве «золотого правила психоанализа» – правила свободных ассоциаций. Дело в том, что для производства речи, освобожденной от функции сообщения, необходимо создание особых условий в рамках аналитического пространства, закрытого от доступа «извне» условий речи, навязываемых реальной жизнью. Эта исключительность аналитического взаимодействия, достигаемая за счет его исключенности из более общего круга так называемых действительных отношений, в которые субъект погружен в своей повседневности, и создает налет той искусственности, которая является поводом для сомнений. Конечно, ни о какой искусственности речи не идет, поскольку употребление этого означающего неуместно в силу того, что оно создает ложное противопоставление искусственного и естественного, как если бы отношения между людьми в целом этой естественности отвечали. И в этом смысле мы имеем дело не с искусственностью, а с созданием чего-то принципиально нового, того, что ранее просто не имело место. Аналитическая ситуация создает альтернативную реальность столь же естественную и одновременно неестественную, как и та, в которой субъект обнаруживает себя от века в силу его изначальной встроенности в язык. Однако мало кто в этом месте проводит различие, и, в конце концов, именно «искусственность» прочно закрепляется за аналитическим отношением в качестве его главного свойства.

В силу этого возникает критика анализа как извне, так и изнутри психоаналитического отношения в форме сопротивления анализу. Обе они сходятся на том, что анализ представляет собой практику слишком отвлеченную от жизненных реалий субъекта, практику, которая оперирует со слишком абстрактными материями. Это приводит к его восприятию как излишне токсичной форме социального взаимодействия, поскольку эти несвойственные субъекту условия его речи воспроизводятся благодаря второму золотому правилу – правилу абстиненции, при помощи которой анализант специально депривируется, подвергается фрустрации, что в конечном счете позволяет поддерживать в нем определенный уровень тревоги. Анализант лишается пресловутой поддержки и возможности получать успокаивающее удовлетворение его якобы естественных потребностей в понимании и любовном отклике. Все это в конечном счете признается негуманным и опасным, якобы способным субъекта психотизировать и в еще большей степени дезадаптировать. Результатом таких воззрений и становится появление тех новых форм психоанализа, о которых было упомянуто выше.

Сами анализируемые часто воспроизводят эту мифологию в своей аналитической речи, высказывая в адрес своего аналитика и анализа упреки и опасения. В части его искусственности субъект действительно испытывает неудобство, и даже невозможность, в силу того, что обнаруживает в себе неспособность высказать на кушетке то самое сокровенное и интимное, что как будто носит в себе, не будучи в состоянии открыть это никому и нигде более. Он сталкивается с тем, что на сессиях его речь оказывается весьма натянутой и надуманной, как будто бы действительно к его насущным нуждам никакого отношения не имеющей. Эта отвлеченность и абстрактный характер, конечно, не какая-то там иллюзия, оно и действительно имеет место быть. И многие субъекты, изначально не возлагающие на анализ больших надежд и не имеющие серьезных аналитических намерений, зачастую обнаруживают неспособность терпеть эту черту практики и анализ досрочно покидают. Однако справедливости ради надо отметить, что это важнейший продуктивный компонент анализа, без которого продвижения к его окончанию просто невозможно. Для того чтобы процесс распада воображаемых идентификаций был запущен и шел своим чередом, субъект вынужден раз за разом обнаруживать готовность в признании несостоятельности своей речи.