По случаю субботы, баня вытоплена на славу. Вода в колодах осталась, хотя все, кому положено, и кто хотел, помылись. От души русской попарились и, судя по прилипшим кругом, распаренным листьям берёзы, дуба и пихтовым иголкам, исхлестали друг об друга с добрый десяток веников.
Миланья хотела помыть сына, но он застеснялся и отправил мать восвояси с наказом забрать его из бани не раньше, чем через час.
Только она ушла, Витюша кинулся в предбанник, где заприметил ухватистый заступ. Взял его. Выскочил из бани и юркнул по стенке за её угол. Огляделся…. В гуще кустов шиповника высмотрел разбитую статую Купидона на массивном мраморном столбе. Ящеркой проскочил меж цепких колючек ветвей и с ходу вонзил лезвие заступа в зелень дёрна возле столба. Быстро, но на удивление аккуратно, срезал слой дерна, выкопал на глубину штыка землю, складывая её на сорванные с себя портки. Затем, не мешкая, засунул себе глубоко в горло два пальца и вызвал рвоту.
Похищенные драгоценности, словно по команде, вырвались на свободу и, перемешанные с рвотными массами, уютно устроились в выкопанной ямке. Одного движения Витюшкиной руки хватило, чтобы засыпать их землёй. Другой рукой он, не торопясь, уложил пласт дерна на своё законное место. Готово! Придирчиво осмотрев место захоронения клада, Витюша не нашёл изъянов своей спешной работы и, оглянувшись по сторонам, не спеша вернулся в баню…
Миланья часа не выдержала. Минут через сорок она уже топталась в предбаннике и прислушивалась к плеску воды в моечной.
– Витюш, могет тебя попарить?! – крикнула она в приотворённую дверь.
– Не-а-а…. В другой раз!
– Я тебе тута рубашонку, портки, обувку принесла…. Всё чистенькое. Тётка Фёкла самолично отбирала. Грить, мол, малец настрадался и значитца заслужил. Опояску шорник Федька Косорылый подарил. Повариха Авдотья пирог капустный в печь посадила…
В моечной воцарилась тишина. Миланья обеспокоилась – не угорел бы сынок?
– Витюш! Слышь-ка, ты пироги-то с капустой любишь?
Дверь моечной распахнулась. На её пороге стояла маленькая, улучшенная копия Глафиры Порфирьевны в её младые годы с копной тёмно-каштановых кудрей при угольно-чёрных больших глазах, обрамлённых девичьими густыми, чёрными, длинными ресницами. Античной чистоты нос оканчивался тонкими трепетными ноздрями, алые губы чудесной формы красовались над упрямым подбородком с ямочкой. Отмытый нищий оборванец являл собой образчик Голицынской породы.
Миланья раскрыла рот и потеряла дар речи.
Витюша, перепоясанный через чресла найденной тряпкой, обеспокоено посмотрел на тётку, которая напрашивалась к нему в родные матери.
«Не-а-а….», – подумал Витюша, – «Мне такая мамка без надобности. У неё засорение мозгов. Ишь, как зенки-то замерли, вроде, как у чебака на морозе! И рот распахнула кошёлкой…»
– С чем, гришь, пироги-то?
Миланья с треском захлопнула рот.
– Дык, с капустой.
– Капуста это хорошо. Она кишки чистит, и вонь с нутра выгоняет.
Миланья ожила.
– Витюш, дай-ка я головку твою погляжу.
– Чё на неё глядеть-то? Чай не картина.
– Тётка Фёкла опаску держит. Как бы вшей у тебя не было.
– Сейчас нету. Перед пасхой были, так я неделю башку керосином мыл. Все передохли. Не веришь? На, смотри…
Витюшка склонил перед матерью голову. Миланья осторожно – ласково начала перебирать кудри сына. Время для неё остановилось. Она держала в руках плоть от плоти своей, грех молодости, который вопреки зигзагам фортуны вырос в очаровательного мальчишку…
