А потом платье зачем-то превратилось в длинные шорты, девушка стала выше и старше и карие глаза стали синими, внимательными и оценивающими, улыбка превратилась в насмешку. И она шла к Ивану в самом соку своей женской красоты и начала полнеть. Менялись лица, менялись фигуры, все женские возраста мелькали и сменялись, и подошла к Суровину она любимой бабушкой. Только глаза не бабулины. Пугающие, бездонные, засасывающие глаза. Иван не выдержал этот взгляд и отвел глаза в сторону. Ничего страшного в том, чтобы не удержать взгляд – это же не мужчина и даже не человек. Это физическое проявление души этого мира.
«Бабуля» глубоко вдохнула, медленно выдохнула и положила Ивану на плечо руку. Он вздрогнул. От руки шел жесткий холод, как от всех льдов этого мира, а потом она сжала руку и от нее пошло живое тепло, как от вспаханной и прогретой земли. «Бабуля» стала расти и расти, переросла Ивана на голову и превратилась в малахитовую, живую девицу с длинной, толстой косой.
– А ведь она что-то хочет сказать мне! И ей трудно как-то так объясниться, чтобы я понял. Вот если бы мне нужно было договориться с муравьями по какому-то очень важному вопросу, то это тоже могло…нет, не могло, это невозможно существующими способами.
Когда Суровин нахрабрился и задрал голову, девица растворилась и вместо нее осталась светящаяся пыльца и она в раз, в один момент облепила Ивана, и он закрыл, зажмурил глаза от щекотливого удовольствия и услышал внутри себя женский, сладко шепчущий голос.
– Оно хочет погубить нас. Оно везде. Оно ничем не делится. Оно не умеет делиться. Оно хочет всё. Оно жестоко. Оно – сеятель. Нам страшно, – мягко проговорил голос и, несмотря на тяжелую суть этих слов, душа земли не выделяла эмоции в речи привычным человеку способом.
– Нам тоже страшно, – признался Иван за всё человечество, – предлагаю объединиться и действовать вместе.
– Вместе нет. Вы слишком никто.
– Ладно, не вместе. Тогда как?, – подумал Суровин.
– Будьте людьми. Ты должен быть как тогда. Как всегда. Человек.
– Но я итак человек. И никем другим быть не могу, – с раздражением подумал Иван.
Душа Земли «вздохнула», посыпав Ивана сверху сосновыми иголками, помотала эти иголки над верхушками сосен, смахнула в ложбину, вернулась и повторила в Ивановой голове: – Будь человеком, – и достала из памяти некоторые воспоминания.
– Помоги нам. Сеятель хочет всё. Завоеватель. Он. Другой творитель. Не хочет жить вместе, – шептал голос. И шептал. И шептал. Потом Иван гулял в этом древнем лесу под шум водопада, который на Урале если и водится, то ни Ивану, ни автору об этом было неизвестно. На пути, что интересно, попалась грибная поляна с огромными, мясистыми белыми грибами. Он насобирал их и пожарил на костре. Костер просто был, откуда он взялся и почему просто горел поверх сосновых иголок, не сжигая их и без топлива, Иван не знал и даже не задавался такими странными на тот момент вопросами. Он ел, смотрел на огонь и слушал тихий, ласковый голос в себе. Разговор выдался долгим, приятным, с многократным повторением в попытке донести суть, душа Мира – терпеливый рассказчик. Суровин и не заметил, как уснул, потому что, помнилось, что и во сне звучал этот по-матерински ласковый голос.
Когда пришло время просыпаться – его по имени звала Джеки и трясла за плечо – то он не сразу и вспомнил, кто он такой. Имя, возраст и прочие подробности. Настолько глубоким, до подкорок был этот сон. Спал он в побитой камнями собственной Ниве на водительском сидении, Джеки уснула на заднем сидении вместе с Аней под известным одеялом и первая проснулась от шума, садящегося на дорогу вертолета.
