– Поймите, – говорил Ежи, – я не часовщик.
– Но как же? – возражал господин Керлиц. – Ведь вы починили мои часы.
– Это было несложно, просто подтянул пружину, каждый бы справился.
– Далеко не каждый! Совсем не каждый! – Керлиц забежал чуть вперед и, пристально взглянув в глаза Ежи, добавил: – Вы не понимаете…
Ежи ускорил шаг.
– Чем вы намерены заниматься? Ведь вы можете быть часовщиком. В нашем городе нет часовщика, а многие часы сломаны, – задыхаясь, говорил Керлиц, еле поспевая по ступеням за Ежи.
– Господин Керлиц, – Ежи остановился, – поймите же, я не чиню часы, я никогда этим не занимался. Не знаю, что на меня нашло, когда я взял ваши… – Ежи помедлил, а потом добавил резко: – И вообще, я не расположен сейчас обсуждать перспективы моего дальнейшего пребывания здесь, я устал! Я, может, завтра же уеду!
Керлиц замолчал и сник. Они поднялись на второй этаж – по периметру тянулся ряд дверей красного дерева с бронзовыми номерками. Они подошли к номеру «4». Керлиц открыл дверь, вошел и включил свет, Ежи последовал за ним. Широкая комната в синей гамме: темно-синие шторы, синий ковер, синие обои с золотым рисунком несуществующих птиц, поющих беззвучные песни тишине. Кровать, письменный стол, несколько кресел, потемневшее зеркало в позолоченной раме, под зеркалом тяжелая напольная ваза из синего, с белыми прожилками, камня. Ежи прошел к кровати, кинул плащ и сел – в зеркале напротив отразилось усталое, бледное лицо с мутным взглядом и взъерошенными кудрями высохших волос.
– Господин Ежи, – Керлиц стоял в дверях, – позвольте мне пригласить вас в одно заведение, здесь, неподалеку. Я был чересчур навязчив, несдержан, хотя должен был понять, что вы, конечно, устали с дороги и вам не до разговоров. Позвольте мне загладить свою вину. Здесь недалеко есть бар… Думаю, хорошая выпивка пойдет вам только на пользу и долгожданный сон будет слаще.
Ежи посмотрел на Керлица, на его пушистые белые усы, скрывающие блаженные морщинки в уголках губ, перевел взгляд на себя в зеркале, усмехнулся и прошептал:
– Собственно, почему бы и нет.
– Вот и славно, – Керлиц улыбнулся. – Тогда идемте.
Ежи накинул еще мокрый плащ, закрыл номер, и они, преодолев спуск по фиолетовой лестнице, вышли на улицу. Дождь шел все так же мерно, без надрыва, соблюдая ему одному известный ритм. Керлиц раскрыл широкий черный зонт, Ежи накинул капюшон. Керлиц жестом предложил Ежи разделить его зонт, Ежи так же жестом отказался, и они пошли. Часы показывали 21:06. Улицы были пустынны. Окна темны. Казалось, во всем городе живет один только дождь, но и он своим существованием лишь оплакивает несбыточную мечту о собственной смерти.
Они прошли три дома, свернули налево в узкий переулок и оказались у дубовых дверей с вывеской «Чистая капля». Это был уютный небольшой бар с низким потолком и клубами сизого ароматного дыма, плывущего под ним. Хозяин бара, которого звали Том, встретил их доброжелательной улыбкой, – он медленно перетекал за барной стойкой, лениво и плавно разливая по стаканам выпивку, его грузное темное тело формой напоминало огромную каплю виски. Отсутствие скелета у хозяина компенсировалось толстыми дубовыми балками, которые, будто ребра, держали кирпичное мясо потолка и стен. – Здесь, в баре, Том был черепахой в панцире, наутилусом в раковине.
В баре, кажется, никого не было – может быть, несколько смутных теней в углах, но их не разглядеть. Играла музыка: тягучий и глубокий контрабас, цыкающая перкуссия и нежная, меланхоличная скрипка; вместе с табачным дымом звук струился под потолком, обретая визуальное воплощение в воздушно-синих завитках и кольцах; звук был видим и слышен, казалось, он должен быть и осязаем, казалось, к нему можно прикоснуться, ощутить его тепло и пульс.
