Тут сейчас не только крупный скот, а и гусей с утками мало кто держит. Ты не поверишь, но у нас даже лягушки исчезли. Раньше их в лужах было видимо-невидимо, а теперь после дождя ни одной не встретишь. Не дуры, видно, квакухи в смытых с полей удобрениях барахтаться.
В общем, село вымирает. Если видишь ухоженный дом, а рядом вспаханный огород – это дачники. Орловцам все – до синей трубы. Пьют горькую.
А цены у нас! Мама моя Мурка! При тебе еще терпимо было – пряники в «Сельпо» коробками покупали, рыбу мороженую – целыми пластинами, про консервы я вообще молчу. А сейчас… Даром, что на вывеске, вместо «Сельпо», «Шоп» написано. Если денег нет, кому в радость, что «Шоп» этот копчеными колбасами да заморскими йогуртами набит?
Летом, когда дачники из города приезжают, наши слегка зарабатывают. Долги раздают, закупают, что нужно, а к зиме – снова на бобах.
Молодежь давно в город перебралась. Тут же – ни работы, ни дискоклубов. Одно слово – «село без газа». Наши пытались депутата по этому вопросу напрячь – ответ один: «В захолустье трубы тянуть нерентабельно».
Так что, Мартыша, ничего в наших погребах уже давно нет. Весь харч деревенский в холодильниках умещается, а оттуда ничего не умыкнешь. Там каждый кусок под жестким контролем. Если что – убьют на месте, как в песне про попа и его собаку.
Живу я впроголодь. И, если бы консервами с витаминными добавками кормили меня, я б не только на Базиля, я б и на Хрюнделя откликался.
Питаюсь, в основном, мышами. Страдаю от этой гадости сильной изжогой. В прошлом году пожары грызунов с полей в Орловку пригнали. Так они в бабМанином погребе всю недоеденную жуком картошку дожрали и не подавились. Потом залезли в гараж Димона и объели изоляцию с электропроводки его моцика. «Иж» этот древний и слова доброго не стоил, однако ж на ходу был. Димон на нем по ночам на ток ездил зерно воровать.
Впал он, короче, в ярость и с криком: «Дармоед проклятый!» запустил в меня гаечным ключом. Как будто не знал, что за «спасибо» мышку ловят не дальше печки. Так я, братуха, левого глаза и лишился.
А тебя, значит, злят ошейники с лампочками и гонор хозяйского пуделя? Мне бы твои заботы, сидел бы я в Берлине этом и не рыпался.
Вон и Петрович твой так считает, кричит: «Оборррзел в коррягу, рррепатриант хррренов!» Он-таки прав. Ты сыт, иногда пьян и нос у тебя в табаке. Захвораешь – к Айболиту повезут. Помрешь – не у сортира зароют, а похоронят на кладбище, как белого, благородного, кота.
Да, чуть не забыл, Полкан тебе кланяется. Он уже совсем одряхлел: голос пропал, брешет шепотом, но при слове «Мартын» так хвостом заколотил, аж пыль до небес поднялась. Он, бедняга, сильно хромает. Сын Ваньки Порошкина с дружком своим чокнутым, забавы ради, булыжником в него запустили. Вот он теперь и таскает заднюю лапу.
Баба Маня тоже прихрамывает. Она все выходные на базаре стоит. Зорька для нее – основной источник дохода и главный собеседник. По дяде Мише и Андрюхе бабка сильно скучает. Недавно крутился я у скамеек, рядом с большой поленницей, где орловские старухи сплетничают, – Интернет, по-вашему – так слышал, что твои-то бывшие в августе к нам пожалуют. Вдвоем, без тетки Людки и Варьки. Последние такими немками заделались, что их арийские глазенки нашу Орловку уже в упор не видят.
Так я вот что думаю: когда берлинцы-то будут назад отъезжать, попробую им на хвост упасть – запрыгну в багажник и затаюсь до границы. Мне бы только в Еврозону пробраться, а там я любому сдамся, хоть в приют, хоть в частные руки. Спасибо тебе, Мартыша, за вовремя поданную идею. Не зря ты считался самым сообразительным котом Орловки. Глядишь, и свидимся еще с тобой «на вражеской территории».
