Следователь с Николаем с трудом сдерживали улыбки. Мы с Джулией сидели как две мышки. Я внимательно слушала. Может, потом в книгу вставлю, если не от лица Аглаи, так еще в какую-нибудь. Может, в свою собственную про изнанку жизни звезд.
– И теперь твои бабы не продают никакие сведения о тебе и отношениях с тобой никаким желтым изданиям. У меня с ними со всеми договоренность. И другие знают про то, как я веду дела.
– Да уж, – хмыкнул Юрий. – Теперь все бабы еще больше хотят от меня рожать. Зная, что у меня такой продюсер, который потом обеспечивает моих детей. Но не будет больше детей! Вот! – рявкнул Юрий и стукнул кулаком по столу так, что пустая бутылка водки поскакала по нему и грохнулась на пол.
Юрий проследил за ней взглядом, потом поднял глаза и остановил взгляд на мне.
– Ты кто? – спросил он.
– Личный психолог Аглаи, – быстро сказал продюсер.
Юрий прищурился.
– Это с какого же рожна Лайке психолог понадобился? Она была совершенно нормальная. Или ты ей голову промывала вон по его приказу? – Юрий кивнул на продюсера. – Что, этот тип хотел Лайку с ума свести, а ты ему помогала? Хотел, чтобы она во всем плясала под его дудку, как его мальчики и девочки?
– Я не продюсирую девочек, – заметил Бергман. – Бабушки есть, а нимфеток нет.
Юрий махнул рукой, словно отмахиваясь от реплики Петра Аркадьевича.
– А на нас с Лайкой не очень-то надавишь, – продолжал Юрий ехидным тоном, немного подумал и продемонстрировал продюсеру кукиш.
Я подумала, что ему не помешало бы вычистить грязь из-под ногтей. Ну хоть бы к маникюрше сходил! Есть, наверное, среди маникюрш поклонницы его таланта. Обслужили бы по высшему разряду. С другой стороны, я не могла представить Твердохлебова ни у маникюрши, ни у косметолога, да и к парикмахеру он, похоже, не часто заглядывал, скорее, сам нетвердой рукой подстригал патлы, когда они начинали мешать.
– Что тебе было нужно от Лайки? – рявкнул на меня Юрий. Правда, кукиш не показывал.
– Я писала за нее статьи, – сказала я.
– Не понял, – моргнул Юрий, потом еще раз внимательно на меня посмотрел: – У Лайки должно быть спиртное. Я только не знаю, где стоит. Найди мне чего-нибудь, только не сладкое. Сладкую дрянь я не пью. И шипучку не пью. Водку, коньяк, виски, текилу. Ты же не хочешь, чтобы я тут подох? Ты представляешь, какая это будет трагедия для миллионов людей? Если ты психолог, то должна понимать.
– Петр Аркадьевич, где здесь в квартире спиртное? – посмотрела я на продюсера.
Я понимала, что этому человеку на самом деле нужно выпить. И еще я понимала, что Юрию в самое ближайшее время надо бы лечь в клинику. Выглядел он нездорово: землистый цвет лица, синяки под глазами, лицо одутловатое. Я не говорю про щетину, в которой преобладали седые волоски. Глаза воспаленные. Он, конечно, только что плакал, но красные прожилки появились явно не сегодня. В общем, передо мной сидел алкоголик. Да и пахло от него не самым лучшим образом. Если бы я встретила Юрия на улице, я никогда бы не подумала, что это кумир миллионов. Я приняла бы его за опустившегося мужика, например, грузчика из ближайшего магазина. Его выгнала жена, уволили с работы, мать умерла, он остался в комнате в коммуналке, продал все, что можно было продать, и теперь не живет, а доживает, думая, где бы сорвать деньжат на бутылку.
Продюсер принес откуда-то бутылку текилы, вручил Твердохлебову, тот критически ее осмотрел, свинтил пробку, хлебнул, запил маринадом, еще раз хлебнул, еще запил, потом довольно осмысленно посмотрел на следователя и объявил:
