— Нет, но думала...
— Не думай, — резко перебивает меня Тьерри, отложив взятое сладкое колечко с ванильно-шоколадной глазурью, и решительно подается вперед, упершись предплечьями в колени. — Всех подонков не поймаешь, Эль. Ты молодая красивая девушка... ладно, в довесок еще и бессмертная. Но скажи мне, пожалуйста, неужели тебя больше ничего не интересует в этой жизни? Туризм? Преподавание в вузах? Истории, м? Кому как не тебе знать, как оно всё было на самом деле? Или живопись, ты ведь увлекалась в одно время, помню. — (На этом месте я фыркаю, ибо художник из меня тот еще. Вспомнил то же, когда оно было! Эпоха Романтизма, тогда все, кому не лень, что-то себе воображали и мазюкали это на холсте.) — То же кино? Хочешь ко мне в актрисы? Я с радостью предоставлю тебе роль. Да хоть главную, хочешь?
— А эту куда денешь? — посмеиваясь, киваю головой в сторону высотного здания. — Кьяру в окне.
— Да ты будешь Кьярой! — уверяет он с воспалившимся энтузиазмом. — Давай?
— Не "давай", — вернув лицу серьезность, спокойно отвергаю я его предложение. — Спасибо, конечно. Но не моя эта сфера, Тьерри.
— Ты пятьсот лет играешь обычного человека. Думаешь, не справишься в каком-то примитивном...
Я скептически выгибаю бровь.
— Ты права, не в примитивном, — поправляет сам себя, всплеснув руками в стороны и активно жестикулируя. — Я свой труд уважаю, я самый крутой режиссер, которого знает история киноиндустрии. Все мои фильмы и сериалы — безусловно, это высший пилотаж. По мне плачет Голливуд, Бродвей и весь мир, но я же не про это сейчас. Я о том, Эль, что ты актриса по жизни и тебе по плечу...
— Ошибаешься, Тьерри. Я просто стала человеком, я не притворяюсь. Мне это нравится, это мой образ жизни. Это настоящая я.
— Да я это понимаю...
— Всё, Тьерри, перестань забивать мне этим голову. Не хочу быть актрисой, и точка. Да и как ты это представляешь? Хочешь, чтобы меня запечатлели в "большом" кадре и крутили по телевизору весь следующий век?
— Мне прекрасно известно, что ты легко перевоплощаешься в кого угодно. Хоть в старуху болезненную, хоть в сексапильную брюнетку с четвертым размером груди, хоть в бледную как моль вдову. Необязательно сниматься в своей внешности. Было бы желание. Но у тебя его нет, я понял, и поэтому всё, молчу. — Но молчит он ровно полторы секунды и возвращается к предыдущей теме. — Так что ты делала всю неделю?
— Встречалась кое с кем, — мне вновь становится грустно при мыслях о Джее. Мне его так не хватает, с ним забываешь обо всём на свете и живешь одним днем, наслаждаешься теплом близости, не думая ни о чем другом. Будто проблем не существовало никогда и не существует. Наверное, поэтому неделя утекла как вода. Незаметно, бурно и легко. Но сказки вечными не бывают, увы.
— Да-а? — заинтересовавшись, он весь подбирается и рассматривает мое лицо. — И что? Он?
— Нет, — слегка качаю головой, — не он.
— Тогда зачем? — выражение лица жалостливое. — Ведь каждый раз всё кончается одним и тем же. Твой дерьмовый отец доводит до колик очередного хлюпика, ты страдаешь.
— Нет... на этот раз он стер ему память.
Тьерри единственный, кому я рассказываю о своих несостоявшихся отношениях, о причинах и следствиях. Обо всём. Странно, да? Наверное, да. Мне просто с ним легко, а еще мы дружим уже очень долго — половина тысячелетия — немалый срок, нехилые узы, не шаткая верность, а железобетонная. Многое пережили вместе, многое начинали, многое приводили к логическому завершению. И я ни разу не желала его как мужчину, ибо в таком случае мой отец сунул бы свой противный нос и в эти отношения. А они для меня священны. Дружба с Тьерри — единственная константа в моей переменчивой судьбе. За Тьерри я держусь зубами — никому не позволю нас разлучить. За него, чувствую, я порву любому глотку. Вероятно, поэтому он всё еще помнит меня; отец знает, что я ему этого никогда не прощу. Не то что не прощу, а убью своими собственными руками, и плевать, что он сам Господь Бог! И плевать, что тогда рухнет весь мир!
