— Ты никогда не летал на самолете? — спрашиваю, наблюдая за его попыткой разместиться удобнее в кресле. — Не бойся, мы в носовой части, здесь почти не трясет. Можешь забыть на время, где ты находишься и просто наслаждаться видом из окна, будто бы смотришь канал о природе по телевизору. Кстати, хочешь поменяться местами? У меня здесь шикарный вид, тебе понравится.
Он, максимально умиротворенный, смотрит на меня из-под полуопущенных густых витых ресниц, чуть повернув голову к иллюминатору, у которого я сижу. Но в который не смотрю — мне больше нравится вид, открывающийся слева. Карие веселые глаза, беззаботный образ всем довольного мужчины, легкость в манерах и телодвижении, ни капли скованности, невероятная раскрепощённость, которая бывает у единиц, живущих в этом мире. Этот дивный мужской экземпляр чувствует себя ни много ни мало центром вселенной, не обделенной значимостью, смыслом и содержанием. Нил совершенно без комплексов — мне это нравится, меня это чертовски привлекает в нем. Я не говорю, что стеснительные и робкие парни — плохи и скучны, вовсе нет; однако здесь другая чувствуется энергия. Другой шарм. Другая причина млеть.
— Наслаждайся ты, мне и тут весьма занятно. — С этими словами он начинает крутить головой по сторонам, разглядывая салон, макушки и затылки пассажиров. — Ну и народ собрался здесь, — заявляет вдруг, — м-да, — а потом теряет к людям интерес и неожиданно нагибается, чтобы снять ботинки.
Я не могу сдержать удивленной улыбки, когда Нил стягивает с ног и тонкие черные носки, оставаясь босым. На мой вопросительный взгляд отвечает просто:
— Тепло же, а ногам дышать хочется. Не снимешь свои? Помочь? — И ведь до чего же серьезен в своем предложении!
Я со смешком лишь качаю головой, не в силах произнести в качестве адекватного ответа ни слова. Но он опять меня ставит в тупик своим невинным нахальством:
— У тебя ноги потные? Ты же без носков, запах не может быть настолько невыносимым. Но если и так, я потерплю, просто скинь туфли. Они у тебя, конечно, красивые, обалденные и супермодные, ими любоваться и любоваться, но, Эль, можно, я полюбуюсь твоими ножками без этой тесной неудобной коробки? — Мою заминку он трактует по-своему. — Забыла сделать педикюр?
— Нил, — с нервным смехом начинаю я, — у тебя есть чувство такта? Думаешь, женщинам нравятся такие вопросы?
— Мне всё равно, нравятся им или нет, — отвечает легким качком головы. — Унижает это их или нет. Это их выбор — унижаться, стыдиться и прочее ущемление своих прав. Я говорю, о чем думаю. И ты говори, о чем думаешь. В чем проблема вообще?
Истина в его словах, конечно, есть, она огромная, но скажи это другим. Я фыркаю и ради интереса решаю спровоцировать его, склонившись ближе к уху:
— А если я скажу, что у тебя маленький пенис и что именно по этой причине я ни за что не пересплю с тобой? Как ты на это ответишь?
— Ты не видела мой пенис, детка, — спокойно отзывается он, пожав плечами так легкомысленно, словно мы не его мужское достоинство обсуждаем. — Когда увидишь, возьмешь свои слова обратно. — "Когда", не "если"; вот это самоуверенность. А через секунду поворачивается лицом к моему и, гипнотизируя мой немигающий взгляд, спрашивает лукавым вкрадчивым тоном: — Так ты скинешь свои кандалы или мне это сделать?
— Как Золушке? — без раздумий переспрашиваю я, на миг нырнув в глубину его самовлюбленных глаз. — То есть...
