– Красиво говоришь. Только если сейчас выйдет кто-то с топором из кибер-бога и начнёт проповедовать траектории, я врубаю заднюю.
Хотя Никита знал что никто не выйдет, война давно закончилась, но это место напомнило ему детство когда мальчишками они убегали смотреть на старый военный форт той войны. Хазарис конечно шутил насчёт целей той войны, но в принципе его шутка несла позитивный смысл…
Буцефал медленно втянулся в док-приёмник, скрежеща корпусом о древние направляющие. Всё вокруг было тихо, как внутри выключенного воспоминания.
Никита взял фонарь, нажал на разблокировку шлюза и сказал:
– Ну что, друг. Похоже, у дороги снова был свой план. Пойдём разберёмся, что он нам подбросил. -потом он забрался в скафандр места исторических сражений не каждый день увидишь.
Станция висела в пустоте, как забытый якорь в глубинах чёрного моря. Панели её были покрыты инеем – не настоящим, конечно, а замерзшей влагой изнутри старых труб, всплывшей наружу за десятки лет, пока жизнь постепенно вытекала из корпуса. Лёд тянулся по поверхностям, будто мхи по развалинам. Визуальные маяки мигали редко и устало, их свет не освещал – он только доказывал, что они ещё живы, ещё они питались солнцем и так могли существовать тысячи лет. Немного. Совсем чуть-чуть если сравнить длину жизни планет.
Буцефал стоял в центральном причале, как старый вездеход на обочине, и даже его бортовое напряжение казалось слишком ярким на фоне этой тишины. Тут не было людей. Не было движения. Не было даже ветра – ведь в космосе не бывает ветра. Только время. И оно здесь растягивалось: каждая минута казалась десятком. Никита чувствовал это в шее, в пальцах, в тяжести век. Будто станция не пускала дальше. Задерживала. Побродив по станции Никита вернулся сел за кресло пилота пристегнулся потом
он подумав отстегнулся от кресла. Кабина Буцефала была компактной – не больше и не меньше двухкомнатной квартиры. Металл пола и резина на нём, ремни с трещинами от использования. Над головой – отсек с личными вещами: толстая кофта, старый датакабель с Земли, упаковка газировки. Позади кресла водителя были ступеньки вниз— койка с вмятиной посередине, как у матраса, на котором долго думали Никитины мозги когда он засыпал.
Никита полез под приборную панель, откуда достал энергоячейку – цилиндр с толстыми стенками и ручкой, похожей на ту, что бывает у термосов. Он был немного тёплый – запасал тепло, пока мог. На боку – маркировка: «АКТ-12, циклов: 37». Не так уж и много. Но пока менять его не будет для Хазариса и для всех приборов в его маленькой квартире хватит. А потом решил поменять
Он открыл панель – рядом с креслом, в стене, задвижка с резьбой. Внутри – старый разъём с пыльным контактом. Вынул старую ячейку, вставил новую. Щелчок. Потом гудение. Питание пошло. Панель ожила мягким янтарным светом.
В кабине стало чуть теплее. Не физически – ощущением, что внутри всё ещё можно согреться.
Никита сел обратно, глядя в иллюминатор на заснувший порт. Где-то в глубине станции, за десятками отсеков, могло всё ещё оставаться что-то: старые записи, забытые грузы, следы чьего-то маршрута, а могло и не быть может историки всё выгребли под частую, надо возвращаться на маршрут работа не ждёт. Но пока – только он, Буцефал, Хазарис, и дорога, которая по какой-то причине привела их сюда, вместо Эджбурга.
Никита провёл рукой по панели, грея ладони от слабого тепла, которое теперь возвращалось в кабину. Он долго смотрел на пульт, на гаснущий экран гипернавигации, на отражение своих глаз в стекле иллюминатора. Потом сказал, будто сам с собой:
