На каждом углу, в каждом взгляде, в каждом звуке ему чудились отголоски прошлого. Голубое свечение интерфейсов сливалось в его сознании со слепящим светом ламп в лаборатории «Прометея». Уверенные, чуть механистичные голоса ИИ-ассистентов напоминали ему бесстрастные реплики техников, обсуждавших его состояние во время экспериментов. Мир превращался в один большой, оживший кошмар, и его старые тревоги, которые он годами пытался похоронить под слоем апатии, начали выбираться на поверхность, как черви после дождя.
Он вернулся домой даже раньше, чем планировал, чувствуя себя выжатым и опустошенным. Внутренний скрежет, его верный спутник, сегодня был особенно настойчив. Итан подошел к своему верстаку, надеясь найти спасение в привычной работе. Он уже несколько недель бился над восстановлением сложного механического хронометра доцифровой эпохи – изящного устройства с сотнями крошечных шестеренок и пружинок. Эта работа требовала предельной концентрации, точности движений и полного погружения, вытесняя все посторонние мысли.
Он склонился над хронометром, вооружившись лупой и тончайшими инструментами. Вот она, непокорная ось анкерного механизма, вот минутный триб, который нужно было выставить с микронной точностью. На какое-то время ему действительно удалось отвлечься. Мерное тиканье других, уже починенных им часов на полках создавало иллюзию порядка и предсказуемости. В этом мире крошечных деталей все было логично и подчинялось строгим законам механики. Никаких тебе «симбиотических эволюций» и «расширений сознания». Только металл, точность и терпение.
Но сегодня даже это убежище оказалось ненадежным. Пальцы, обычно такие твердые и уверенные, слегка дрожали. Мысли то и дело сбивались, возвращаясь к Якобу с его отсутствующей улыбкой, к доктору Вэнс с ее неземным сиянием, к Лене с ее «цветными нитями, расплетающими мир». Он несколько раз ошибался, роняя крошечные детали, и это выводило его из себя еще больше.
В конце концов, он отложил инструменты и устало потер глаза. На тумбочке сиротливо лежал почти пустой блистер его нелегальных успокоительных. Он знал, что доза, которую он принимал в последнее время, уже не приносит прежнего облегчения. Туман, который раньше надежно укутывал его сознание, становясь спасительной преградой между ним и миром, теперь был каким-то рваным, неровным, пропуская острые лучи тревоги и страха. Его защита истончалась, и он чувствовал это с пугающей ясностью.
Он взял одну из последних таблеток, сглотнул без воды. Привычная горечь на языке. Но ожидаемого покоя не наступило. Лишь легкое головокружение и еще большая тяжесть в голове.
Снаружи, за окном, город продолжал жить своей новой, «синтезированной» жизнью, пульсируя энергией и светом. А Итан сидел в своей темной комнате, ощущая, как последние бастионы его внутреннего мира медленно, но неотвратимо осыпаются под натиском чего-то огромного, непонятного и чуждого. И впервые за долгие годы он почувствовал не просто апатию или глухую тоску, а настоящий, почти панический страх. Страх перед тем, что его маленькая, выстраданная война за право быть собой подходит к концу. И он ее проигрывает.
Дни, последовавшие за этим, тянулись для Итана с особой, мучительной медлительностью. Панический страх, охвативший его накануне, немного отступил, сменившись глухой, изматывающей. Он бродил по квартире, как тигр в клетке, не находя себе места, не в силах сосредоточиться ни на ремонте механизмов, ни на чтении. Каждый шорох за стеной, каждый слишком громкий звук с улицы заставлял его вздрагивать. Его тщательно выстроенный кокон лопался по швам.
