– Еще за шкафчик пятьдесят.
– Я не буду раздеваться.
– В баню одетыми не ходят.
Марик проверил карманы, но ничего больше не нашел.
– Ладно, иди, – смилостивился банный страж, – положишь вещи в любой свободный. – Он смахнул деньги в ящик стола вместе с шелухой. Затем достал из кармана пакет орешков и вернулся на поле боя.
«Оставь одежду всяк сюда входящий», – было написано маркером на дверце шкафчика. Марик оставил комбинезон и все такое, прикрылся вместо фигового листа сумкой и пошлепал босыми ногами в помывочную. На двери висела предупреждающая табличка со стертыми от времени буквами: «ПИТИЕ ГОЛЬНЫХ НАПИТКОВ ТРОГО РЕЩЕНО». Он взялся за холодную влажную ручку и шагнул в мир тумана, алюминиевых тазов, низвергающейся воды на пол, уделанный навечно плиткой фирмы Sheramo Zamarazzi11.
Он шел, как первый голый астронавт, попавший на неизвестную планету. В тумане толкались инопланетяне в белой пене, как будто в скафандрах. Заметив точки глаз у одного из них, он робко спросил:
– Не вы шашлыки заказывали?
– Че? Я сюда не хавать прихожу, – фыркнул инопланетянин, сдув на Марика пузырящиеся плюхи.
– Э, парень, тебе туда – к «выпам», – подсказал второй (недомыленный), махнув мочалкой в сторону. Марик двинулся в указанном джутовым перстом направлении. Он почувствовал, как в нем появляется чувство страха от незнакомого места. «Только не сейчас», – подумал Марик. Из «вып-комнаты» вышел мужчина в белой простыне и буденовке.
– Э, ну ты где там, гонец, давай заходи, а то закусь кончился.
Дверь открылась и Марик оказался в глухом помещении, большую часть которого занимали стол, шкаф и черный кожаный диван. В углу стояли ведро со шваброй и тряпкой поверх, веник, банки с «Пемолюксом», подтверждающие высокую категорию помещения. Стол был заставлен бутылками, усыпан тем, что когда-то было рыбой. Кроме мужика в буденовке были еще двое: в вязаной красной шапочке и в войлочной с вышивкой «Мишаня».
Марик поставил сумку на диван, вытащил пакет с шашлыками и положил на стол.
– Гля, у него там не как у нас, – «Мишаня» скользнул взглядом ниже пояса.
У Марика на лбу выступил холодной пот. То, на что обратили внимание, уменьшилось в размерах, скрылось улиткой. Он развернулся, чтобы уйти, не думая ни о каких чаевых.
– Стоять! – крикнул в буденовке, преградив путь с «наганом» нараспашку. – Компанию надо поддержать, так ведь? – он протянул Марику бутылку с жидкостью наполовину.
– Я музыкант, мне это несвойственно.
– А «Мурку» можешь? – осклабился красношапочник.
Троица дружно заржала.
– Ты откуда, желторот? Не наш что ли? Может, ты… ино… иннах? А ну, давай колись.
Из вентиляционных решеток зашипел пар, словно в хамаме, быстро заполнивший комнату. Марика накрывало:
– Что вы говорите, я не понимаю, – зашептал он.
– Мы не говорим, мы поем! – пробасил в буденовке. Мужики достали из шкафа боярские шубы, переоблачились.
Сцена из банно-помывочной оперы «Гонец – всему делу пипец». Либретто и музыка Марка Чайкина.
ПЕРВЫЙ БОЯРИН. Ну что, бояре, как нам быть? Помиловать или казнить?
ВТОРОЙ БОЯРИН. Казнить его, и дело тут с концом! Потом с селедочкой и огурцом.
ТРЕТИЙ БОЯРИН. Зачем же так свирепствовать и душу молодую губить-то раньше срока?
ВТОРОЙ. Другим чтоб неповадно было. Не звери мы, а жаждущие справедливости.
ТРЕТИЙ. А не спросить ли у народа?
ПЕРВЫЙ. Дело говоришь. (Открывает дверь в моечный зал, народ прикрывается тазиками.) Народ, вопрос без промедленья: казнить иль миловать сие загадочно творенье?
