Алекси и Я - страница 6

Я уже ни в чём не была уверена. И неизвестно откуда черной змеей прокралось внутрь сомнение: что если мой муж вовсе не так заинтересован в моём выздоровлении, как хочет это показать?

– Бред какой-то, – вслух сказала я. – Мы столько лет в браке. Никаких секретов быть не может.

Однако я знала, что это не так. И Гена делился со мной далеко не всем, что происходило в его жизни. И я умалчивала о многом. Может, так и должно быть в семьях. Мне не с чем сравнить. Других мужчин у меня не было. И замужних подруг, которые могли бы рассказать о своём опыте. Я всегда держалась в стороне – в школе, в институте, на работе. Ровесники воспринимали меня не так, как мне хотелось бы. Называли сухарём. Им я, по сути, и была всегда.

* * *

Дома были только девочки. Они пришли со школы, пообедали (домработница всегда всё успевала вовремя) и теперь смотрели телевизор в большой гостиной. Увидев меня, не встали, не подошли. Я сама поцеловала их, спросила, как прошёл день, готовы ли уроки и всё остальное, что спрашивают заботливые мамы. Потом пожелала им хорошо отдохнуть и поднялась на второй этаж в свою комнату.

У меня с самого их рождения прохладные отношения с детьми. Я никогда не проявляла восторженных чувств, пылкой любви и нежности. Я заботилась о них, добросовестно выполняла все материнские обязанности. Кормила грудью, укладывала спать рядом с собой, целовала, обнимала. Но я не чувствовала того, что называют материнской любовью. Или просто не могла этого распознать.

Я вижу, как дочери радуются возвращению отца с работы. Они бегут к нему обниматься, бросаются на шею. Он подхватывает их на руки, целует. А ещё задаривает подарками. И я тоже делаю им подарки. Но всё это ничто по сравнению с тем, как загораются у них глаза при виде папы. Наверное, это и есть проявления любви. И где-то в глубине души я хотела, чтобы они вот так же встречали и меня. Но человек не может получить больше, чем отдаёт. И мои девочки чувствуют ко мне ровно тоже, что и я к ним.

Гена вернулся, как обычно, поздно и застал меня с книгой в руках. Без предисловий задал вопрос:

– С кем ты была в кафе?

Я подняла на него глаза.

– Откуда ты знаешь?

– Доложили.

– Значит, ты следишь за мной, – если бы я могла, то выразила удивление.

– Конечно, – Гена не стал отпираться. – А как иначе, если ты сама не можешь о себе позаботиться? Почему ты не пошла на тренировку, а отправилась с каким-то мужиком пить кофе? Ты его знаешь?

– Его зовут Иван, – я отложила книгу. – И он тоже перенёс алекситимию.

– Что значит – перенёс? Эта болезнь неизлечима.

– Это не совсем болезнь, – поправила я.

– Ну-да, врачи называют это расстройством или, ещё смешнее, особенностью личности пациента. Однако не знают ни одного способа избавления от этой особенности, которая мешает человеку жить.

Меня задели его слова. Неглубоко, почти неосязаемо. Но всё-таки.

– А тебе моя болезнь мешает жить?

Гена склонился к креслу, на котором я сидела. Оперся руками о подлокотники, нависая надо мной. Одно из самых неуютных положений, в котором можно оказаться. Зажата со всех сторон. И голос его звучит совсем не успокаивающе:

– Пойми, Алина, твоё… заболевание глубоко тревожит меня. Я хочу помочь! Но я не вижу способов, как это можно сделать. Я оплатил занятия в гимнастическом зале, я оплатил услуги коуча, чтобы ты стала чувствовать себя увереннее, чтобы начала раскрываться. Но мы по-прежнему топчемся на одном месте. Я устал вкладывать свой ресурс в этот бездонный колодец! Может, ты, наконец, начнёшь шевелиться? Или мне до конца жизни тянуть тебя за руку как маленького ребёнка?