Признаюсь откровенно: я был рабом дважды. Родившись рабом государства, я находился в его полноправной власти до семилетнего возраста, но затем я перешел к более могущественному хозяину, который взял за право владеть мной. Он диктовал свою волю незаметно, но я всегда следовал ей, порой добровольно, не понимая, в чьих руках находится моя жизнь.
Алента стоял выше государства. Он не занимал иерархическую или культовую нишу. По своей значимости он превосходил любое религиозное божество, ибо его сущность зиждилась у истоков непознанного Абсолюта. Величие Аленты есть основа существования всего живого, и лишь от него зависит судьба нашей Вселенной. Не побоюсь сказать, что он и есть тот самый создатель, частичка которого присутствует в каждом из нас.
***
Сейчас я должен рассказать о том, что произошло через несколько месяцев после первой нашей встречи.
Наступила зима двадцать девятого года. Она не была похожа на то недоразумение, которое я бы не побоялся назвать отрыжкой дряхлеющей природы. Иными словами, я не могу описать то жалкое подобие настоящей русской зимы, что наблюдаю сейчас за окном. Не случайно дата написания этих строк совпала с приблизительной датой событий шестидесятилетней давности, происходивших далеко от Петербурга в деревне, которая на тот момент не имела колхоза, но уже столкнулась с таким понятием, как «раскулачивание».
Страсти вокруг моего сумасшествия сошли на нет, ибо произошло несколько происшествий большей значимости. На их фоне глумление над фантазиями мальчишки выглядело по меньшей мере несерьезным. Говорят, правительство специально выбрало это время года для начала процесса ликвидации кулацких хозяйств. Ведь человеческие принципы быстро меняются под гнетом климатических условий.
К тому моменту мы уже привыкли к частым визитам уполномоченных, приходивших зачастую пьяными. Их вороватые морды блестели от самодовольства, когда они садились к нам за стол и требовали отца купить очередные государственные облигации. Отец не противился и покупал бумаги, благо на тот момент денег еще хватало. Мы платили сельхозналог, но не были готовы отдавать хлеб по «пятикратке», что отец прямо высказал на одном из сельских собраний. В ответ над ним посмеялись и посоветовали уехать из деревни, дабы не оказаться без того самого хлеба вовсе.
– Да куда мы уедем? – вздыхал отец, заходя в избу. – Столько крови я вложил в эту землю, а до этого и отец, и дед мои здесь все обживали. Как бросить все это?
– В Новгороде у меня есть родня, – мать суетилась, накрывая стол, – помнишь Лиду, двоюродную сестру по маме? Она давно там обосновалась, замуж вышла за горожанина. У них там и дом есть. Можно ей написать.
– Стеснять честных людей с нашей-то оравой?! – отец стукнул кулаком по столешнице. – Не в том мы положении, Таня, чтобы сбегать, как крысы.
– Детей твоих из школы выгоняют, – подала голос бабушка, лежавшая на печи, – того и гляди, из-за твоего упрямства неучами вырастут.
– Ну и черт с этой грамотой! – Женька вскочил со скамьи. – Вот я аж семь классов закончил, а толку? Пока я зад на математике просиживал, отец один в поле горбатился!
– Школа тебе не помогла, – Настя хихикала, – а вот я люблю учиться, но мне больше не дают, говорят, что я скоро вообще уеду отсюда, а все наше хозяйство передадут в колхоз. Мне еще подписку на журнал предлагали, если я буду рассказывать о том, где у нас золото спрятано. И я не пойму, какое золото? Ведь нет его.
