– Жо, – шепчет Альма, – мне пора туда.
– На переход через океан нужны деньги. Я знаю в Париже кое-кого, кто даст нам работу.
– Мне нужно ехать сейчас.
– К концу лета ты заработаешь сколько надо. А осенью в море ветры сильнее. Так что даже времени не потеряешь.
Вдалеке разом гаснут последние светлые квадраты окон. Замок засыпает вдруг, как Сирим пару минут назад.
Вновь повисает молчание. Кое-где вода вздрагивает, будто кто-то бьёт крылом вокруг пруда.
Лягушки стихли. Ночь беспросветная.
Альма встаёт. Через плечо у неё лук. Кто умеет делать так, чтобы лягушки смолкли, когда пора спать?
Жозеф не двинулся.
– Альма?
Тишина – всегда тревожный знак. Лошади тоже это знают. Они бьют копытом под ивами. Альма прыгает вперёд, в камыши.
Пятеро мужчин молча стоят в иле, вода им по грудь. На головах у них широкополые шляпы, а в руках у каждого шест из орешника. Её они не видели.
За спиной возникает Жозеф.
Опустив колено на землю, Альма целится из лука в ближнего к ней. А если стрела пройдёт насквозь, то ещё и во второго, за ним.
– Не надо, – шепчет Жозеф.
Глаз Альмы у самой тетивы, на одной линии со стрелой. Если те люди заметят, как она прячется в камышах, то будут поражены: сперва увиденным и только потом – её выстрелом. На пятьдесят льё вокруг никто никогда не видел подобной девушки. В Париже из каждой тысячи жителей один – темнокожий. Их видят каждый день, в толчее улиц. Но стоит отъехать от города, и темнокожие девочки уже существуют лишь в сказках или на картинках, которыми торгуют коробейники.
Старик поднимает шест и начинает бить им по водной глади. Альма переводит лук на него.
– Пойдём, – шепчет Жозеф.
Их пока что не видели.
Старик что-то говорит своему соседу. Остальные удаляются вброд через пруд, поднимая ил. Концы их шестов тихо стегают воду.
Сирим подползла к Альме с Жозефом.
– Кто это? Что они делают?
– Заставляют лягушек умолкнуть.
Альма наконец опускает лук.
Крестьяне весь день работали в поле. Через месяц они отдадут большую часть урожая тому господину с чутким сном, который сейчас за одним из окон. Плоды из их садов, древесина из леса – почти всё достанется ему. А зимой они снова будут трудиться на него, много и по-разному. А ночью, когда в замке кто-то есть, нужно оберегать господский сон: бить по воде болот, чтобы лягушки затихли. Этот цирк – не каприз утомлённого за день землевладельца: такое условие уже десять поколений как прописано в договоре с крестьянами здешних ферм.
Теперь Альма стоит в своём зелёном платье на парижских крышах, вместе с Жозефом и Сирим, над покинутой комнатой. Ей уже хочется бежать к морю, с полными карманами. Но она доверяет Жозефу, пообещавшему ей работу, пока она не накопит на отъезд.
Присев перед ней, он собирает перемётную сумку и показывает на другой берег Сены.
– Это вон там.
Сирим подпрыгивает, глядя туда.
Они уходят, перебираясь с крыши на крышу, вдоль мансард и балконов, заглядывая в слуховые окна и наблюдая, как просыпаются люди.
Кто в то воскресное утро, при взгляде на эти комнаты, на потягивающихся жильцов, на постели, распахнутые навстречу июльскому солнцу, догадался бы, что всего через несколько часов история всей страны пошатнётся?
Альма с друзьями думают лишь о том, как не поскользнуться на черепице. И больше ни о чём. Они не замечают крохотных птиц, летящих за ними созвездием, и не знают, где будут спать ближайшей ночью, как все бродяги.
