– С вас ещё шестнадцать рублей.
Тамара полезла в кошелёк за мелочью.
Ночью Настя, которую Тамара, покормив и искупав, уложила с собой в кровать, вдруг заворочалась и жалобно застонала. «Щами отравилась, что ли? – испуганно подумала Тамара, прикладывая ладонь ко лбу девочки. – Скисли всё-таки, сволочи такие… вот же… ценники, небось, на товарах переклеивают, а людям потом приготовленную еду выбрасывать. Столько трудов – и всё кошке под хвост».
Лоб у Насти был сухой и горячий, тут и без градусника нетрудно было догадаться, что у неё сильный жар. Она снова застонала, не просыпаясь.
– Ох, и врача тебе не вызвать, документов-то у меня на тебя нет, Настюша, – вслух сказала Тамара. – Беда мне с тобой.
Девочка открыла глаза и непонимающе на неё посмотрела.
– Ну где у тебя болит-то? Живот болит? – спросила Тамара. – Щами ты у меня, что ли, отравилась? Пойду завтра в магазин ругаться.
Пытаясь убедить себя, что ей продали несвежее мясо, из-за которого раньше времени испортился суп, которому бы ещё стоять и стоять, Тамара тщетно пыталась заглушить голос собственной совести, укорявший её за то, что она пожадничала и не накормила ребёнка как следует.
Но девочка отрицательно покачала головой.
– Живот не болит, тёть Тома.
– И не тошнит? – робко уточнила Тамара.
Настя снова покачала головой.
– Не тошнит, тёть Тома.
– Стало быть, всё-таки простудилась. Не дай Бог грипп, – сказала Тамара с облегчением, сама испугалась своих слов, обняла Настю, и ей показалось, что она прижала к себе шпарящую во всю силу батарею.
«Температурища под тридцать девять, не меньше».
– Вот же беда мне с тобой, – повторила Тамара.
Всю ночь напролёт она провозилась с девочкой: дала ей две таблетки цитрамона, чтобы сбить жар – после него температура у Насти и вправду, кажется, немного подспала. Градусника, чтобы померить, у Тамары не было: когда все побежали сдавать ртутные, она сдуру тоже отдала свой в переработку, а нового не купила, так и осталась без градусника. Да и на что он был ей: сама Тамара никогда ничем серьёзным не болела, кроме как один-единственный роковой раз по женской части, да иногда зимой бывали у неё головные боли, на случай которых и лежал в аптечке крошащийся от времени цитрамон. От еды – даже от творожной массы – Настя отказалась, так что Тамара заварила крепкого сладкого чая, принесла две чашки в спальню и сидела рядом с девочкой, заставляя ту время от времени делать по несколько глотков.
К семи утра, как раз когда Тамаре пора было собираться на работу, у Насти снова поднялась температура. Тамара уговорила её съесть сосиску с отварными макаронами, щедро сдобренными сливочным маслом, и дала ещё одну таблетку цитрамона, но оставлять девочку дома одну побоялась и позвонила начальнице, чтобы отпроситься.
– …Не оставлять же больного ребёнка, Светлана Кирилловна, – закончила Тамара своё недолгое объяснение. В целом та давно была в курсе ситуации с Настей.
Начальница помолчала, раздумывая.
– Ты понимаешь, Тома, что сегодня пятница? – когда она наконец ответила, голос её звучал устало. – Они все сегодня припрутся – кто за пенсией, кто посылки получать, кто письма отправить. Четыре дня сидят, на пятый спохватываются, чтобы не оставлять на следующую неделю. Народищу под вечер будет как на Страшном суде.
Когда начальница упоминала Страшный суд, это означало, что уговорить её будет непросто.
– Светлана Кирилловна, да как же я ребёнка одного оставлю? – не сдавалась Тамара.
