* * * * *
Было восемь часов утра. На лестнице показался Макмиллан. Он был одет в серый фрак, серые же брюки, белый жилет, и серый шёлковый пластрон.
– Джо, ты на бал собрался, или на поезд? – поинтересовался стоявший у софы, над открытым чемоданом князь Воротынский, одетый в длинное пальто, отделанное беличьим мехом, высокий тёмный цилиндр, коричневый костюм-тройку с перламутровыми пуговицами и коричневые же кожаные перчатки.
– А что? Не нравится? – спросил Джо, осматривая свой костюм.
– Одень что-нибудь попроще…
Чуть позже, Джо вышел уже в клетчатом дорожном пальто, в низком цилиндре, чёрных кожаных перчатках и с тростью в руке:
– А теперь как?
– Уже гораздо лучше – ответил князь, сидящий на софе и читающий утреннюю газету – А где Алиса?
– Обещала приехать утром – сказал Макмиллан, подходя к столику – Где Пахом?
– Пахом… наверху, в моей комнате, третий раз проверяет, не забыли ли мы что-нибудь – не отрываясь от чтения газеты, ответил князь.
– Он вчера меня так напугал…
– Знаю, он мне уже рассказал…
– Что ты читаешь?
– Полицейские сводки …
Джо сел рядом с Владимиром:
– В Инвернессе есть полиция? Не знал…
– Есть… восьмидесятилетняя Мери Макмэгон избила своего шестидесятилетнего сына дубовой подставкой из-под чучела кошки… – князь положил газету и взглянул на свои карманные часы – Где же наша графиня?
Макмиллан не держал в доме слуг. Как только ему исполнилось семнадцать, и он занялся хозяйством в доме, он тут же выплатил всем слугам годовой размер их пособия и распустил по домам. Это ещё одна черта Джорджа, которая отталкивала от него других шотландских аристократов и, пожалуй, одна из крайне немногих черт, которые нравились Алисе. Но всё же, из-за того, что Макмиллан вообще никогда не убирался, раз в неделю он приглашал к себе домой уборщицу, выплачивая ей пять фунтов за час работы.
Со второго этажа спустился Пахом.
– Ничего не забыли? – спросил князь.
– Не извольте беспокоиться, Ваша светлость. Всё проверил. Всё в чумудуны уклали…
Пахом говорил «чумудун», делая ударение на третью «у», а в слове «чумудуны» ударение падало на «ы».
– Поеду-ка я на вокзал, выкуплю билеты на полуденный экспресс до Глазго – сказал Воротынский, встав с софы.
– Зачем экспресс до Глазго? Бери уж сразу до Лондона
– До Лондона… ночевать в поезде? – Воротынский скроил недовольную гримасу.
– А почему нет? Зато доберёмся быстрее…
Воротынский постоял у окна, подумал, причмокнул губами и вышел в прихожую:
– До Лондона, так до Лондона – говорил князь, беря из корзинки для зонтов и тростей, стоявшей в углу прихожей свою литую стальную трость, сделанную на заказ под рост Владимира Александровича – Пахом, пошли – прибавил он уже на русском.
Макмиллан видел, как Воротынский со своим слугой сели в принадлежавшую Джорджу обветшалую карету, запряжённую парой исхудавших кобылок, как оная просела под весом своих пассажиров, а потом, жутко сотрясаясь на неровной мостовой, покатила вдоль набережной.
Буквально через пять минут после отъезда князя, к дому Макмиллана подъехала изящная коляска с вензелем Сатерлендов и из неё вышла графиня. Кучер, пожилой шотландец с глубокими морщинами, с седыми баками, в которых запутались хлебные и табачные крошки, в дешёвом сюртуке и видавшем виды цилиндре, спрыгнув с козел, снял с задника два средних чемодана и донёс до крыльца, затем распахнул дверь перед графиней и, пропустив её вперёд, громко опустил чемоданы на пол в прихожей:
