– Мы не испугались, великий князь. Я, возглавив около восьмидесяти ладьей, отделился от остального флота и быстрым ходом устремился к ромейским судам. Разделившись, мы окружили их со всех сторон и начали снизу дырявить пиками. Они же стали забрасывать нас камнями из камнемётов и «греческим огнём». Нам нечего было им противопоставить.
На это великий князь ничего не сказал, только пронзил Харальда яростным взглядом. Опять установилась тишина.
– И вы стояли на месте в ожидании, когда вас зажарят, как свиней на кострище? – через время нарушив молчание, спросил Ярослав.
– Всё произошло так быстро, что мы не успели отойти. Их адский огонь49 сжег семь наших кораблей, вспыхнувших, как щепки, – стал оправдываться Харальд, а три в одночасье вместе с огромными камнями потопил вместе с командой. Мы пытались противостоять ромейским кораблям, но тут из бухты вырвались огненосные триеры в окружении кораблей поменьше и устремились на нас – и нашим ладьям пришлось отступить, не принимая боя. Мы думали собраться с силами и вступить в отчаянную битву чуть позже, но тут Перун стал на их сторону.
– Какой Перун? – привстал со своего кресла Ярослав, грозно посмотрев на конунга. – Вы же христиане, а не язычники. А у христиан нет такого бога!
– Отец, – вступил в разговор, до этого молчавший Владимир.
– А я тебя пока ни о чем не спрашивал, – оборвал его Ярослав.
– Дай ему сказать, – тихо, но непререкаемо сказала Ингигерда.
– Говори, – разрешил великий князь, вновь садясь в свое кресло.
– В сгущавшихся сумерках основная масса наших ладей вышла из Босфорского пролива в Скифское море, где мы надеялись укрыться от преследования на прибрежном мелководье, зная, что их тяжелые суда там нас не достанут, – стал рассказывать Владимир. – Но, на беду, как раз в это время поднялся сильный ураган. Одни наши ладьи вздыбившиеся волны накрыли сразу, другие поволокли по морю, а потом часть из них бросили на крутой берег, а остальные раскрошили на щепки о скалы. Мой корабль тоже был разбит, но, к счастью, подоспел на выручку воевода Творимирич и спас меня, взяв в свою ладью. Некоторые наши ладьи с командами, продырявленные и полузатопленные, ромеи доставили к ближайшему берегу и устроили им истинное кровопускание, окрасив кровью море.
Владимир замолчал, внутренне вновь переживая тот кошмар. Харальд, заметив на его глазах заблестевшие слёзы, постарался отвлечь внимание великого князя на себя, чтобы тот не упрекнул сына в слабости духа.
– Когда буря утихла, – продолжил он, – несколько тысяч наших ратников, растерявших оружие и доспехи, скопилось на берегу, но помочь им мы не могли, так как наши уцелевшие ладьи были переполнены и сами чуть не тонули.
И тогда тысяцкий-воевода Вышата сам вызвался сойти на берег и возглавить этот отряд обреченных, сказав: «Если жив буду, то с ними, а если погибну, то с дружиной». И наше войско разделилось: одна часть осталась на воде, другая на земле. Где они и что с ними, мы не знаем.
– Зато я знаю, – сказал Ярослав и, выбрав из свитков один, протянул его сыну.
Владимир раскрыл его и впился глазами в написанное: «Воевода Вышата довёл своих людей до устья реки Варга в Болгарии, но здесь на них напал стратиг50 Кекавмен. Шесть тысяч воинов сложили головы в жестокой кровопролитной резне, а восемьсот ратников вместе с Вышатой пленили и отправили в Константинополь.
Он передал свиток Харальду, а сам повернулся к отцу, не отводя взгляда от его глаз, которые пристально смотрели на него.
