Среди пляшущих выделились неутомимостью несколько молодых могучих женщин с раскрасневшимися от вина и движения лицами; им явно не хватало музыки, и они выкрикивали в такт своей пляске не то частушки, не то куплеты каких-то песен, вроде этого:
Возьму ружье,
убью, на фиг, соловья —
спи, мой миленок,
радость ты моя!..
Мужчины опасливо сторонились их, но женщины хватали одного, увлекали в свою пляску, а когда мужчина, вспотев и запыхавшись, выскальзывал из круга, хватали следующего… Я смотрела на них зачарованно – мне, с моими запудренными чтением мозгами, чудилась в этой пляске оргия античных менад, неистовых, подпоясанных задушенными змеями, вопящих гимны Вакху, бегущих за дикими козами и псами, – еще немного, и, казалось, они начнут разрывать на части мужчин и пить их кровь…
– Во завелись бабы! – глядела на них Катя не то с опаской, не то с тайным восхищением.
– Что это за женщины? – спросила я.
– Да наши, трестовские! Строительницы, – ответила она. Я взглянула на нее, и мне показалось, что если б не статус невесты, она бы вскочила и тоже ринулась за ними в пляс.
* * *
Что касается самих молодоженов – они выглядели так хорошо, что, кажется, краше и не бывает: Катя – во всем своем великолепии: белое платье, фата чуть не до пят и венчик из белых роз в темных кудрях как нельзя лучше оттеняли ее прекрасную стать, но особенно – загорелое лицо с густым, полыхающим от возбуждения румянцем на щеках, потемневшие, горящие от счастья глаза, брови вразлет, – выражаясь старинным слогом, она была «прелестна»! Сияющая от радости, она иногда спохватывалась – наверное, все это казалось ей нереальным, растерянно оглядывалась на меня, стоящую рядом или чуть позади, и шептала озабоченно: «Тая, я не сплю?» А я улыбалась ей и мотала головой: «Нет-нет!»; тогда она спрашивала: «Как хоть я выгляжу-то?» И я незаметно для всех поднимала большой палец: «Вот так!»
И жених – под стать ей: в прекрасно сшитом черном костюме с ослепительно белой сорочкой и пурпурным галстуком, высокий, хорошо сложенный молодец, писаный красавец: русые кудри, идеально правильное, без изъянов, лицо; и характера, кажется, идеального: добрый, спокойный. Как призналась Катя – сама его высмотрела: пришел будто бы этот ничего не подозревающий молодец к ней на объект – перерасчет какого-то фундамента сделать, а ушел, покоренный Катей навек: забрала она его сердце в полон прямо «на объекте», взяла мертвой хваткой и никуда больше уже не отпустила. И немудрено, что всего через полгода после того, как призналась на своем новоселье, что сердце ее свободно, объявила о замужестве! Да рядом с таким парнем час побудешь – и все понятно: скорее хватать за руку и – в ЗАГС!
Когда они танцевали – не было пары красивей; все расступались вокруг, любовались ими и радовались за них, кажется, вполне искренне; даже теть-Тася от умиления нет-нет да вытрет платочком глаза и шмыгнет носом. А я смотрела на молодоженов, и мысли мои убегали далеко-далеко; я вспоминала Катю семилетней, какой ее впервые увидела: со сбитыми в кровь коленками и с грязным пальцем в носу, и как ее дома шпыняли и колотили кому не лень, и в каком состоянии она вернулась из колхоза на последнем курсе… А теперь, глядя на нее, кружащуюся в вальсе, на ее счастливо запрокинутое лицо, мне так хотелось просить за нее у неведомого Бога: дай ей, если можно, счастья побольше – восполнить все, чего недополучила! Как ей много дано: красива, неглупа, деятельна, – имеет же она право на свою долю счастья?..
