Катя отошла от окна; на ее месте появилась сердитая пожилая тетка в белом халате и с грохотом захлопнула окно.
Кати не было минут пять. Потом снова появилась, уже одна. На этот раз осторожно распахнула всего одну створку, чтобы только просунуть голову, и говорила она теперь почти шепотом:
– Увезли мою радость, до следующей кормежки не увижу… Ругаются, что мы окна открываем: заразы боятся, а в палате душно. Хорошо хоть, моя кровать тут, возле окна. Меня ругают, что я прыгаю, не лежу… Кстати, фруктами меня Игореша завалил, не надо, раздаю, а вот за цветы спасибо!.. Рожала вечером, орала, говорят, так, что роддом трясся – а ничего не помню! Тут такой персонал, что их ничем не напугать, – она рассмеялась. И говорила, и смеялась она хоть и утомленно, но удивительно спокойно, тоном человека, который сделал доброе, хорошее дело, доволен им и знает, что имеет полное право теперь расслабиться и отдохнуть. Я смотрела на нее и тихо за нее радовалась. И даже не спрашивала ни о чем – она сама рассказывала:
– Представляешь, нас тут, в послеродовой палате, десять женщин! Такого наслушаешься – ввек столько не слыхала! А мужикам как тут достается, знала бы ты!.. А ты знаешь, как я назвала дочуру? Угадай!
– Игорь сказал, что вы еще в раздумьях.
– Это он в раздумьях, а я – нет! Она будет носить твое имя: Таисья! Хочу, чтобы она была такой же умной и доброй, как ты! Ты согласна?
Конечно же я расплылась в улыбке:
– Спасибо, Катюша! – Но спросила на всякий случай: – А Игорь согласен? Ты помнишь, что мне обещала?
– Жить в согласии? А мы так и живем! Думаю, он все равно согласится! Ему втемяшилось назвать дочуру именем любимой бабушки – так хотят его родители! Но я же не обещала жить в согласии с его родителями!.. – Тут Катина голова исчезла, потом появилась снова. – Извини, Таечка, врачиха пришла – опять меня ругают! Ладно, беги, спасибо тебе! Думаю, через неделю выпишусь – у меня все в порядке! Приезжай через неделю, уже домой! – Она махнула мне на прощание рукой, и окно захлопнулось, теперь – насовсем…
* * *
И действительно, через неделю я смогла если и не трогать (поначалу я просто боялась прикоснуться к этому крохотному нежнейшему тельцу – мои руки казались слишком грубы для этого), то уж, во всяком случае, лицезреть – и слышать тоже! – нашу кроху уже в их комнате. Это был прелестный ребенок, вобравший в себя, кажется, все лучшее от обоих родителей; это проявлялось в нем потом все явственней.
Маленькой Таиской Катя просто привязала меня к себе: теперь я чуть не ежедневно бывала у них, покупала подарочки своей крестнице: погремушки, младенческие тряпички, предметы туалета, и возилась с нею: купала, пеленала и только что не кормила грудью. Подарок лучше этого для меня трудно было и придумать. А, с другой-то стороны, как скрасил нам всем этот подарок судьбы то ужасное перестроечное время, которое вспоминается теперь как сплошной многолетний кошмар.
Однако это время еще не было пиком кризиса, окончившегося потом полным развалом экономики, общества, целой страны, но все уже полным ходом шло к этому, все рушилось. Особенно чувствительной была бесконечная девальвация рубля и рост цен до космических размеров: в десятки, в сотни, тысячи раз… Заводы останавливались; зарплаты не платили. Государственные предприятия приватизировали или, попросту, тихонько, под шумок, присваивали и разворовывали. Частные предприятия, магазины, банки посреди этой вакханалии росли как грибы после дождя, чтобы через короткое время снять пенки и обанкротить. Законопослушные люди теряли сбережения и нищали, а вороватые, наглые и предприимчивые – становились миллионерами. Большинство людей было растеряно и не знало как дальше жить, что делать? Большинством овладевало чувство катастрофы: не на кого опереться, каждый лишь за себя, все кругом распадалось и рассыпалось в прах.
