Антимужчина (сборник) - страница 31

Уму непостижимо, как мы с мамой пережили то время? Мы и раньше-то не шиковали, а теперь на наши зарплаты можно было прожить не больше недели. Питались мы перловой кашей или рожками с постным маслом и запивали чаем. Мое терпение пребывало порой на грани отчаяния; хотелось бросить филологию и заняться чем угодно: мыть полы, торговать мороженым или сигаретами вразнос, только бы купить себе новые туфли или сапоги взамен стоптанных, или новую тряпчонку вместо заношенной до постыдного состояния. Не знаю, кого как, а меня спасала мама.

– Да разве это трудности? – говорила она мне. – Пока есть настоящий чай, да с сахаром – это еще не голодуха!..

Впервые за всю жизнь мы с ней необыкновенно сдружились: ни она меня не шпыняла, ни я ее не подкалывала, – и жалели одна другую, и боялись друг за дружку. Людей, имеющих выдержку и терпение, бедность и в самом деле сплачивает. Ей, пережившей в детстве военное лихолетье (впрочем, этих лихолетий у ее поколения не счесть; кажется, вся их жизнь была сплошным лихолетьем), перестроечные трудности казались такими пустяшными! Зато она с удовольствием читала теперь газеты и журналы, не отлипала от телевизора, не скрывала своего торжества при каждом новом разоблачении КПСС, КГБ, партийных вождей и начальников и радовалась робко нарождающейся возможности свободно судить обо всем и читать, о чем хочешь. Я удивлялась этому ее прямо-таки молодому энтузиазму, а она мне говаривала:

– Милая моя, не жила ты при Сталине, и хрущевские времена для тебя – уже история, а я и не чаяла, что доживу до такого! Для меня это пока фантастика: до сих пор не могу поверить, что всё – наяву.

А ведь мы с мамой были «бюджетницы»: как ни плохо нам платили, а платили. У моих друзей-строителей между тем дела шли еще хуже, скатываясь до полного нуля. В тресте, где работали Катя с Игорем, резко уменьшились объемы работ; начались сокращения. И вот – с полгода уже прошло, как Катя родила и сидела с малышкой дома, зима в разгаре, вечера долгие, на улице холодно и метельно, так что уже с неделю их не навещала, звонит вечером Катя, и голос у нее – чуть не плачущий:

– Умоляю, Таечка, приди, а?

– Прямо сейчас, что ли? – буркнула я, содрогнувшись. – Зачем?

– Долго объяснять; я тут, у телефона, не одна.

– Что за конспирация? – проворчала я. Ну нисколько мне не хотелось тащиться, на ночь глядя, черт-те куда по метели: это был уже перебор в бесцеремонном использовании меня по какому-то наверняка ничтожному поводу.

– Н-ну, в общем… – помялась Катя, – надо провести с Игорем срочную беседу. Тебя он послушает, а то я уже срываюсь, боюсь, до рукопашной дойдет. Распрягся совсем, третий день не просыхает!

– Игорь? – удивилась я, кажется, этого раньше за ним не водилось. – Да ты что! Какие-то у него нелады? Что случилось?

– Сократили весь отдел, и – без копейки!

– Но почему – без копейки?

– Денег в тресте нет, и когда будут, неизвестно. Я боюсь за него! Ты ж почти член нашей семьи – скоро мы тебя в постель третьей класть будем! – Не удержалась, съязвила она. – Ради Бога приди, умоляю!..

Да, миссия не из легких, но раз Катя зовет в полном отчаянии – бросила всё, оделась и поехала. И нашла Игоря совсем не в таком уж безнадежном состоянии, как расписала в панике Катя. Ее сознание вечно все преувеличивает до чрезмерности, – хотя и в самом деле: день рабочий, середина недели, а винцом от Игоря и вправду попахивало, и довольно крепко. Безобразие, конечно, однако ж был он вполне восприимчив ко всему, что ему говорят… А, с другой-то стороны, разве не имеет он права выпить с товарищами, если они в передряге? Такое им и в страшном сне не могло присниться – им-то всегда казалось, что тихая жизнь конструктора, отгороженная кульманами от остального мира, будет длиться вечно, за них будут держаться только потому, что они милые, толковые ребята…