Так что же с ней сталось и почему она вызвала во мне столь резкий протест?.. Дело в том, что, потихоньку скатываясь в учебе, она пошла, совершенно в ее духе, по самому скользкому пути: принялась соблазнять мужчин-преподавателей. Притом – в отместку мне, что ли, причем отместку изощренную! – непременно пытаясь не просто ставить меня в известность о совращениях наших преподов, а еще и живописать, как это происходило, и если я не желала слушать, она чуть не насильно втискивала свои рассказы в мои уши…
Я, естественно, не собираюсь опускаться до пересказа сих пошлых историй; при этом сама она, рассказывая их мне, видела в них один лишь комизм, тем более что, как я уже упоминала, на всех кафедрах нашего универа большинство преподавателей – женщины, а если их кворум и разбавляют мужчины, остепененные кандидатскими и докторскими званиями, так это, по преимуществу, люди женатые, солидные и весьма пожилые, если не сказать – старенькие, причем многих из них я прекрасно знаю по сию пору…
Мало того, Катя затеивала со мной игру в «угадай-ка», явно предвкушая эффект от своего признания.
– Угадай, с кем я вчера переспала? – и называла кафедру.
– Иди к черту – меня твои сексуальные подвиги не интересуют! – отмахивалась я от нее.
– У черта – своих до черта! – огрызаясь, она все-таки докладывала, с кем переспала: с Павлом Петровичем или Евгением Иванычем. Или спрашивала: как я думаю – сумеет она соблазнить Валериана Аристарховича, у которого, кажется, уже старчески дрожат руки, или – солидного очкарика, играющего в холеного аристократа, Илью Самойловича?.. А потом докладывала об исполнении: «И не дернулся!..» – и давала при этом краткую характеристику: «болтун», «пустышка», «слабак» или «импотент», или «полное ничтожество», а то и «абсолютное дерьмо»… Кажется, лишь однажды она удостоила, уж не помню кого, сексуальной характеристики: «ничего мужик».
Что касается возраста этих «мужиков», то, как я поняла, уложить с собой преподавателя лет до сорока для нее вообще не составляло труда: сдавались «влёт», как, уподобляясь охотнику-профессионалу, выражалась она. Соблазняемые преподы от сорока до шестидесяти робели, чесали плеши и сомневались в своих возможностях. Более всего приходилось возиться ей с совращением самых ветхих:
– А у Алексея Степановича, оказывается, принципы – никак не хотел сдаваться! – хохотала она над очередным старичком. – Но ничего, принципы на время отложили…
– Слушай, а где ты с ними хоть встречаешься-то? – пробилось однажды любопытство сквозь мое возмущение.
– Как где? У себя дома! – простодушно отвечала она. – Имеет право препод индивидуально позаниматься со студенткой?
– А дочь? А Игорь?
– Каждый занят своим делом: Таиска в школе, Игорь на работе.
– А если он придет раньше?
– Ой, да было уже однажды! – расхохоталась она. – Дверь у меня, естественно, заперта: барабанит! Ну всё, думаю, попалась! Мужика, естественно – в шкаф: ничего больше в голову не приходит; набрасываю халат, бегу, открываю, и с порога – Игорю: «Чего так рано приперся?» – «Да вот, – начинает он объяснять, – работы нет, материалы не привезли». – «Ах, работы нет? – говорю. – Тогда давай, шуруй в магазин – в доме ни крошки хлеба! Да купи заодно колбасы, сыру, сосисок – мне некогда, я к зачету готовлюсь!»
– А он?
– Повернулся и пошел, а я тем временем гостя наладила.
– И тебе, Катя, не стыдно?
