Для чего ж ей тогда было соблазнять наших ученых козлищ? Не получала ли она некоего удовольствия от соперничества с ними в своеобразных поединках, от победы и торжества над ними? Где-то в глубине души ей вопрос разрешить надо было относительно их, твердую обетованную землю найти, стать на нее и опереться, чтобы эта земля не уходила из-под ног, как болотная жижа, а нашим ученым простакам казалось, наверное, что они наивную студентку, как глупую рыбешку, на крохотный крючочек ловят? Вот еще в чем вопрос…
* * *
Так что с успеваемостью, во всяком случае, у нее было все в порядке. Но разве бывает так, чтобы человек был абсолютно всем доволен, чтобы – совсем никаких проблем? Конечно, были они и у нее. Может, и не ахти какие значительные, но доставлявшие ей уйму переживаний.
Поступая в университет, она, видно, мечтала о том, что у нее появятся теперь «элитные» друзья и подруги – судя по тому, что примерно в то же самое время, когда она поступила, в ее лексикон затесались эти выражения: элитный мужик, элитная девица и особенно – элитная компания, в которой, по ее разумению, должны непременно тусоваться самые образованные и интеллигентные люди; ей, выросшей среди матерщины и подзатыльников, очень уж хотелось прорваться в эту самую «элиту». Я подтрунивала над нею и пыталась объяснить ей, что, кроме элиты чинуш и воришек, никакой другой элиты у нас нет и быть не может, потому что настоящая элитарность формируется столетиями отбора и что ничье присутствие тебя, кроме тебя самой, элитарной не сделает, поэтому озвучивать это свое желание тусоваться в элитарной среде она при мне стеснялась; однако я прекрасно знала, что оно весьма заботит ее и занимает ее воображение.
Дело в том, что в ее группе учились несколько сынков и дочек высокопоставленных чиновников и директоров предприятий и богатых предпринимателей. Выглядели эти детки холеными, успели побывать за границей, что в то время было редкостью, и держались по отношению к остальным обособленно и высокомерно; некоторые из них имели собственные машины, в которых ездили на занятия, а одна приезжала в служебном папином автомобиле, и возле нее постоянно терся телохранитель. Остальных студентов все это, разумеется, раздражало.
Катя называла этих деток «богатенькими Буратино», однако очень бы хотела приткнуться к какой-нибудь «приличной компании», на которые немедленно разбилась их группа, но у нее ничего с этим не получалось: во-первых, семнадцатилетняя ребятня в группе прозвала ее «старухой»; а во-вторых, хоть она и одевалась не только не хуже, а даже получше многих, они быстренько учуяли своими носишками, что она – «в бичарне родилась, а – туда же», и брезгливо ее сторонились, так что она вынуждена была поначалу пребывать там в горьком одиночестве, хотя и числилась едва ли не самой яркой и красивой на курсе; так ведь ей мало этого: ей подавай всеобщее уважение, авторитет, любовь, поклонение – все разом!..
Но была еще одна досадная для Кати закавыка; она считала почему-то, что несправедливо обойдена в группе должностью: по ее мнению, именно она должна была быть старостой группы – за ней и возраст, и жизненный опыт, и успешная учеба, в то время как на первом же собрании группы старостой избрали парня, совсем юного, зато болтливого и пронырливого.
Однако Катя не была бы Катей, если бы смирилась со своим status quo среднестатистической студентки. Она повела борьбу за лидерство в группе, борьбу по всем правилам стратегии и борьбу эту на годы вперед сделала чуть ли не главной целью своей жизни…
