– Иди же скорее сюда! – она поманила рукой, замечая, с какой радостью мальчишка побежал к подъездным дверям.
– Ты Боря? – пропуская в прихожую, уточнила она. – Слышала, как тебя мама звала. – А я – Ануш. Отец назвал, в честь персидской принцессы. Мечтал, видно, что буду красивая, богатая да счастливая.
Борька вдруг заливисто рассмеялся и, что-то, проговаривая, беззвучно зашевелил губами.
– Чего это ты хохочешь, маленький озорник? Это сейчас я старая, седая и страшная. А в молодости, знаешь, какая была? Брови-стрелы. Косы до самой поясницы.
Борька снова зашелся в веселом хохоте.
– Не веришь? А ну, пойдем со мной, – притворно нахмурив седые брови, Ануш поманила мальчишку в комнату.
Устроившись на полу перед стареньким комодом, она извлекла из ящика заветный альбом с выцветшими черно-белыми фотографиями. Обретя благодарного слушателя, Ануш щедро делясь воспоминаниями о муже, сыне и давно ушедших родителях. Борька, завороженный ее рассказом, внимательно кивал, то хмурил брови, то озарялся улыбкой, тыкал пальчиком в незнакомые лица на пожелтевших от времени снимках, требуя все новых и новых историй.
Внезапно комната наполнилась сизым, едким дымом, а запах горелого хлеба неприятно защекотал нос. Ануш с досадой отложила альбом.
– Ах ты, Боря, разбойник! Это все ты виноват! – ворчливо приговаривая, она с трудом поднялась с пола. – Заболтал меня совсем, про хлебушек-то забыла!
Борька первым сорвался с места и помчался на кухню, где принялся отчаянно размахивать полотенцем, рассеивая густой дым, клубившийся у духовки.
– Ну и кто это теперь есть станет? – Ануш, сокрушенно вздохнув, поставила на стол противень со сгоревшей лепешкой. – Одни угольки остались!
Борька, нетерпеливо обжигая губы, с хрустом отгрыз горелую корку и, довольный, показал оттопыренный пальчик.
– Вот и жуй своего горелыша, раз нравится, – пряча улыбку в уголках губ, продолжала притворно ворчать Ануш. – Другого-то все равно нет.
Всю неделю Борька гостил у Ануш. За это время она будто ожила, воспрянула духом, с удовольствием хлопотала по хозяйству, варила каши, ароматные супы и пекла полюбившиеся мальчишке лепешки.
***
– Галка, мне кажется, Борька у кого-то пригрелся. Дома от еды нос воротит, – Анна поделилась с подругой терзавшими ее подозрениями. – За неделю щеки вон как наел. И не выпытаешь у шакалёнка ни слова.
– Нашла из-за чего переживать? Радоваться надо. Не на улице же ему скитаться, тем более дожди зарядили.
– Что, если отберут у меня сына? Знаешь, сколько сердобольных развелось, норовящих в семью чужую влезть? Вдруг уже в опеку накапали? А разве есть у меня выход? – оправдала себя Анна. – Беда, а не ребенок! То соседей зальет, то молотком стены долбит. Выпрут нас к чертям с таким жильцом. А мне с таким трудом удалось квартиру снять, с моей-то зарплатой.
– Сдай Борьку в интернат, – буднично посоветовала Галина. – Там и присмотрят, и накормят. Встанешь на ноги, заберешь.
– Не приживется он там, волчонок. Чужих дичится, да и молчит с тех пор, как сожитель мой, пьяный, с топором по общаге гонялся, напугал пацана до смерти. А ведь Борька неплохой. И посуду помоет, и приберет…
– Ты думай, Анька, думай. Иначе всю жизнь себе исковеркаешь. Вон Лилька, в прошлом году в Турцию сорвалась, деньги лопатой гребет, матери уже вторую шубу прислала. А мы чем хуже? Давай тоже рванём? Ничего с Борькой за пару лет в детском доме не станется.
