Один из пикинеров, здоровенный детина с бородой до груди, попытался проткнуть его своим длинным древком. Готфрид уклонился с нечеловеческой скоростью, схватил пику рукой в стальной перчатке, рванул на себя, выдернув ее из рук опешившего врага, и тут же, развернув, вонзил тупой конец пикинеру в незащищенное горло. Хрип, бульканье, и вот еще один «герой» отправляется удобрять поля Фландрии или где они там сейчас находились.
– Неловко получилось, да? – Готфрид усмехнулся, глядя в выпученные глаза умирающего – Хотел меня насадить, а в итоге сам насадился. Ирония судьбы, она такая сука.
Он не чувствовал усталости, только ледяную ярость и странное, извращенное удовлетворение от этого кровавого танца. Каждый удар, каждое движение были отточены веками. Он не сражался за какую-то сторону, он просто сражался. Процесс был важнее результата, ибо результат всегда был один – смерть. Для них. И бесконечная, опостылевшая жизнь – для него.
Рядом с ним какой-то священник в перепачканной рясе, размахивая распятием, как дубиной, орал что-то про кару небесную для еретиков. Пушечное ядро, пролетевшее в нескольких дюймах от его головы, заставило святого отца рухнуть в грязь и замолчать, оставив недосказанной свою пламенную проповедь.
– Кажется, небеса сегодня несколько неразборчивы в выборе адресатов для своей кары – хмыкнул Готфрид, отбрасывая ногой отрубленную руку, все еще сжимавшую рукоять сломанного меча – или просто у них плохая координация. Впрочем, как и у большинства этих мясников.
Он видел, как рушатся идеалы, как вчерашние герои становятся сегодняшними предателями, как самые благородные порывы приводят к самым чудовищным последствиям. И все это повторялось снова и снова, с удручающей регулярностью. Менялись лишь декорации, оружие и названия «великих идей», за которые люди с такой готовностью шли убивать и умирать.
Бой затихал. Враг дрогнул и побежал. Или это его «союзники» побежали? Готфрид уже не обращал внимания. Он стоял посреди поля, усеянного трупами, тяжело дыша. Его меч был покрыт зазубринами и толстым слоем запекшейся крови. Вокруг стонали раненые, которых скоро добьют мародеры или свои же, чтобы не возиться. Победители, если таковые были, уже начинали грабеж.
Он оглядел это побоище.
– И ради чего все это? – подумал он, вытирая лезвие меча о плащ убитого – чтобы через пару десятилетий их дети или внуки снова встретились на каком-нибудь другом поле и с тем же энтузиазмом принялись резать друг друга за новую порцию прекраснодушной чепухи. Воистину, человечество – самый упорный и неисправимый вид идиотов во Вселенной.
Он сплюнул кровавую слюну.
– А я…я просто зритель в этом бесконечном театре абсурда. Иногда, правда, выхожу на сцену, чтобы немного размяться и напомнить актерам, что финал у пьесы всегда один.
* * *
«Полет Валькирий» достиг своего пика, затем музыка пошла на спад, уступая место более меланхоличным аккордам. Готфрид открыл глаза. Сигара в его пальцах давно погасла, превратившись в столбик серого пепла. В замке было тихо, если не считать затихающего Вагнера. Тишина давила на уши после воображаемого грохота битвы.
Он медленно поднялся, стряхивая пепел на древний персидский ковер, которому было бы самое место в музее, а не под ногами уставшего от вечности рыцаря.
– Да уж, – протянул он, растягивая слова, – развлечения тогда были…помасштабнее. Не то что нынешние писклявые войны в телевизоре или эти блогеры, сражающиеся за лайки. Тьфу.
