Ария отчаянных святых - страница 20

– Моя богиня…мой дьявол и ангел – криво усмехнулся Готфрид, глядя на портрет – та, которой я был недостоин…ха! Звучит как дешевый роман. Но, черт возьми, в ней было больше жизни, больше настоящего, чем во всех этих нынешних куклах.

Он отошел от портрета, подошел к огромному окну, выходившему на долину. Закат окрашивал небо в кроваво-оранжевые тона.

– Сейчас таких не делают, – пробормотал он, доставая сигару и не спеша ее раскуривая – нынешний мирок…он же труслив до тошноты. Они боятся всего: смерти, боли, ответственности, даже собственного мнения, если оно, не дай боже, отличается от общепринятого стадного бреда. Они создали себе «безопасные пространства», где нельзя произнести ни одного острого слова, чтобы не «травмировать» чью-то нежную психику. Ха! Да Астрид одним своим взглядом обратила бы в прах всех этих снежинок.

Дым сигары вился, унося с собой его слова.

– Они поклоняются комфорту и технологиям, думая, что это прогресс. А на деле – деградация. Их «умные» телефоны сделали их глупее, их соцсети – более одинокими. Они готовы часами пялиться в экраны, поглощая информационный мусор, но не способны выдержать и десяти минут наедине с собственными мыслями. Им нужна постоянная стимуляция, как наркоманам. Иначе – скука. Та самая скука, от которой я страдаю веками, но у них она – от пресыщения пустышками, а у меня – от отсутствия чего-то стоящего.

Готфрид сделал глубокую затяжку.

– А их войны? Жалкое зрелище. Кнопконажиматели в кондиционированных бункерах, управляющие дронами. Где честь? Где доблесть? Где запах крови и пороха, от которого стынет в жилах кровь и одновременно разгорается первобытный огонь? Все стерильно, дистанционно. Даже их злодеяния – и те какие-то бездушные, бухгалтерские. Раньше хоть страсть была, ярость, пусть и звериная. А сейчас – расчет и выгода. Тьфу!

Он помолчал, глядя, как последние лучи солнца скрываются за горными вершинами.

– Они говорят о свободе, но добровольно загоняют себя в рамки политкорректности и «новой этики», которая на деле оказывается старым добрым тоталитаризмом, только в более лицемерной обертке. Они борются за права, но при этом готовы растоптать любого, кто смеет иметь отличное от их «единственно верного» мнение. Лицемеры. Всегда были и всегда будут.

Готфрид выпустил кольцо дыма.

– Иногда мне кажется, что Астрид была последней из настоящих. Яростная, свободная, не боящаяся ни Бога, ни черта, ни меня. Она жила полной грудью, брала от жизни все и плевала на последствия. Сгорела быстро, как и положено настоящему пламени. На какой-то очередной бессмысленной стычке, лет через десять после Магдебурга. Глупая, героическая и абсолютно бессмысленная смерть. Идеально.

На его лице мелькнуло что-то похожее на тоску, но тут же скрылось под привычной маской цинизма.

– Но даже эта вселенская помойка, – он обвел рукой воображаемый современный мир – иногда способна удивить. Людишки, при всей своей глупости и трусости, неисправимы в своем стремлении к самоуничтожению. А это значит…

Он повернулся от окна, и в его стальных глазах, на мгновение освободившихся от вековой усталости, блеснул хищный огонек.

– Это значит, что рано или поздно они снова устроят что-нибудь по-настоящему грандиозное. Что-нибудь, достойное того, чтобы размять старые кости.

Он усмехнулся, предвкушая. Надежда, эта вечная спутница дураков и бессмертных, вновь шевельнулась в его истерзанной душе. Надежда на славную битву. На еще один кровавый танец на костях цивилизации.