– Давайте мы здесь останемся… – предложила она – еле сдерживаясь – от слёз, уже накопившихся.
Лээст взял её руку – тонкие детские пальчики, прижал к губам на мгновение и произнёс, отпуская: «Сколько мы шли с тобой к этому? Всю нашу жизнь, наверное?»
– К чему? – прошептала Верона.
В глазах его – просто бездонных – наконец проявилось отчаяние:
– Малышка моя, прости меня…
– За что? – прошептала Верона.
Эртебран, у которого в принципе на исходе была вся жизнь, и который – на этом исходе, хотел одного единственного – в чём теперь видел смысл – наполнить её ощущением, самым простым по сути – отцовства, хотя бы призрачного, нахмурился и ответил:
– За то, что не смог удержать её. Позволил вернуться в Америку.
Минута прошла в молчании. Наконец Верона спросила:
– Вы до сих пор её любите?
Лээст, не отвечая, закрыл пол-лица ладонью. Плечи его задрожали. Лондон, «Глобус», Режина – оступившаяся, побледневшая – теряющая сознание – от любви – безумной, обрушившейся – всё это кануло в прошлое – счастье его, мечты его, слова её: «Генри, любимый мой… единственный мой… прекрасный мой…»
– Нет, – прошептала Верона, – папа, не плачь, прошу тебя.
Лээст растёр свои слёзы – вытер глаза – покрасневшие, высморкался в салфетку и ответил:
– Ты знаешь, Kiddy, моя любовь к твоей матери – это всё, что меня удерживало… не прекратить всё это… до твоего появления… Но это не то, разумеется. Не то, что ты хочешь услышать. Да, моя золотая, я до сих пор люблю её и буду любить до последнего.
* * *
В машине астролог – смятённый, принялся размышлять лихорадочно, обязан ли он в этом случае ставить Режину в известность, что отец Вероны Блэкуотер – Эртебран, проректор Коаскиерса. «Кошмар! – думал он. – Что делать?! Теперь понятно, естественно! Теперь-то она действительно – „достояние Арвеарта“! И Трартесверн – в курсе! А мы – дураки! „Племянник“! Мозгов у нас – на копеечку! Мы же прекрасно знали, что Лээст болтался в Лондоне лет двадцать назад или около! И не смогли додуматься! Нет, говорить не буду! В такое лучше не вмешиваться! Пусть разбираются сами! А то если я вдруг скажу ей, у неё случится истерика. Да и Лээст потом прибьёт меня. Скажу ей про Наблюдателей. Можно как-нибудь выкрутиться. Насочинять ей что-нибудь…»
Что до самой Режины, то она, растеряв все мысли, просто шептала судорожно:
– Святая Дева Мария… Пресвятая Мать Богородица…
«Да уж, – думал Маккеон, – везёт мне на пассажиров! Ну и денёк сегодня! Просто кино какое-то!..»
В ресторане Режина бросилась к дежурному администратору и плача, уже не сдерживаясь, после того, как увидела, что дочь её в зале отсутствует, равно как Генри Блэкуотер – из имеющихся посетителей, принялась у него расспрашивать:
– П-простите, сэр, вы их видели?! Д-девушка лет восемнадцати! Мы с ней п-похожи внешне! И м-мужчина – блондин, высокий! Скажите, они сидели тут?!
Администратор – опешивший, ответил: «Ну да, по-моему. Но они уже расплатились. Минут десять назад приблизительно. Позвать вам официанта? Я знаю, кто их обслуживал. Он мог бы сказать вам что-нибудь…»
Маклохлан, нервно подёргивающийся, вытащил пачку «Парламента», сказал: «Простите, пожалуйста, я покурю за дверью, пока вы с ним разговариваете», – вышел из ресторана и закурил – с той мыслью, что Лээст скрывает правду именно из-за Режины, поскольку расстался с ней в прошлом – просто бросил, по всей вероятности, а теперь боится, что дочь его не простит его за предательство.
