– Да, экдор Трартесверн. Простите, что беспокою вас. Вы пьёте болеутоляющие?
– Нет. Я не знаю, где они. То есть я выпил что-то, какие-то анальгетики, но они на меня не подействовали.
– Я должна передать вам новые.
– Нет, – сказал Лаарт, – не нужно. То есть – да, передайте, пожалуйста. Я просто хотел сказать вам – нам не нужно встречаться для этого. То есть скажите – какие. Я мог бы купить в аптеке. Вы просто скажите название…
– Без рецепта вам их не отпустят.
– И что вы теперь предлагаете?
– Мы с подругой идём пить пиво в деревню рядом с Коаскиерсом. Вы ведь знаете эту дорогу?
– Знаю, – сказал Трартесверн.
– Вот там мы и можем встретиться. Я передам вам лекарства. На этом мы с вами расстанемся. Вам надо их пить, поверьте. Я дала отцу обещание, что не буду встречаться с вами вне пределов нашего госпиталя, но в данном конкретном случае мы сделаем исключение.
– Отцу? – спросил Лаарт. – Вот как?
– Простите, экдор Трартесверн, но мне сейчас надо в хранилище. Мы выходим минут через двадцать. Я напишу инструкцию, чтобы завтра, когда вы проснётесь, вы смогли бы сориентироваться.
– Хорошо, – сказал Лаарт, – спасибо.
На другом конце отключились, после краткой фразы прощания.
Лаарт достал сигареты, закурил – дрожащими пальцами, вскользь подумал: «Моя зажигалка… Видать, обронил её где-нибудь», – вытер пот, что струился каплями, и глядя на белых чаек, прошептал:
– Если я не поеду, она начнёт беспокоиться. Она уже беспокоится. Она будет сидеть и нервничать… Пиво… Пиво… С какой подругой? С этой рыжей альтернативщицей? Как её там? Уайтстоун? У неё есть сестра, по-моему. Попалась на контрабанде… Из школы чуть не отчислили… Хорошо, я хоть что-то помню… Нет, надо ехать, естественно. Иначе, с этими болями… Ещё один такой приступ и уже точно не выдержу… Но лечиться… Лечиться – лишнее… Это – то, чего я не заслуживаю ни при каких обстоятельствах…
* * *
Девушки вышли из Замка где-то в начале третьего. Джина несла пакетик, набитый чёрствыми пряниками, а Верона несла пакетик с пачкой лекарств и инструкциями. Разговор, что они затеяли, касался как раз-таки Моники, приславшей Джине открытку с оскорбительным содержанием. Моника извещала, что не приглашает Джину отмечать в сентябре, в Игеварте, своё семнадцатилетие. «Предупреждаю заранее, – гласило её послание, – что если ты вдруг появишься, ты испортишь мне всё настроение».
– И что, – спросила Верона, – давно вы так с ней враждуете?
– С детства! – воскликнула Джина. – Она вообще сумасшедшая! Занимается тоггерсвултом! Всё время стрижётся под мальчика! Не красится! Ходит в джинсах! Всю жизнь надо мной потешается! Говорит мне всякие гадости! Устраивает мне подлости! То подкинет в суп головастика! То засунет мокрицу мне в волосы! То усы нарисует зелёнкой!
– Себе?
– Да мне, разумеется! Сначала подсыплет снотворного, а как я усну, разрисовывает!
– Да, – усмехнулась Верона, – я смотрю, если Моника рядом, то скучать тебе не приходится.
– Не смейся, – сказала Джина. – Она однажды допрыгается. Её год назад поймали на контрабанде наркотиков.
– Да ну?! – засмеялась Верона. – И она, надо думать, отличница?!
Джина кивнула с согласием, после чего добавила:
– В этом нет никакой справедливости!
– Ты знаешь, – сказала Верона, – мне не терпится с ней познакомиться. Напиши ей в обратном послании, что ты не будешь присутствовать на грядущем мероприятии, но пошлёшь туда, в виде презента, Верону Блэкуотер Авейро, которая жаждет увидеться с ней.
