– Но я не говорила, что я – она. – Паулин смотрела ему в глаза. Близко. Слишком. – Это ты решил. Это ты увидел.
– Прекрати…
– Нет. – Она дёрнулась вперёд. Губы почти коснулись его уха. – Я буду продолжать. Пока ты не сломаешься. Как сломал её. Когда выбрал порядок, а не любовь.
Он отпустил её. Медленно. Шаг назад.
Она поправила халат, как будто ничего не случилось. Подошла к бокалу. Сделала глоток.
– Допрос окончен?
– Это ещё не конец, – прошептал он.
– О, Лирхт… – она усмехнулась. – Ты даже не понял, где была первая сцена.
И вышла.
Она вышла. Босая. Тихо.
Хлопнула дверью едва слышно. Как последний аккорд – разрешающий ломаться.
Лирхт остался. Один.
В комнате, где воздух всё ещё пах ею.
Пальцы дрожали. Он не смотрел на руки.
Он боялся увидеть, что они сжаты не от ярости – а от чего-то хуже.
Он вышел. Резко. Почти бегом.
Он шёл по коридору как зверь, который хочет доказать, что любовь не может воскреснуть.
Что он не проиграл.
Что она – не она.
Он влетел, как буря, забыв, кто он, куда идёт и зачем до сих пор дышит.
Шёлковая ткань упала с кресла, как сброшенная простыня.
В воздухе – запах жасмина и старой магии.
На кровати – Паулин и Шион, полуголые, раскалённые, не от стыда – от власти.
И у стены – та самая кукла.
Рядом – аккуратно сложенная белая ткань.
Тонкая, как вуаль.
Та самая простыня.
И зазвучала… Мелодия.
Колыбельная. Без слов. Механический звон из прошлого, который не должен был звучать.
– Что вы творите? – голос Лирхт сорвался. – Это святотатство. Это не просто магия. Это… это ты… – он указал на Шион – ты во всём этом виновата!
Шион встала. Медленно. Плечи расправлены.
– Нет, – сказала она. – Не я. Я ничего не оживляла. Я просто не заперла дверь.
– Ты манипулируешь ею! Ты вживила воспоминания! Ты…
– Она не кукла.
– И ты сам знаешь: это не я в её голосе. Не я в её взгляде.
Он отвернулся.
На секунду.
А когда снова посмотрел на Паулин – она изменилась.
Лицо – другое.
Но до боли знакомое.
Мягкое. Страшное. Родное. Любимое.
Голос – не театральный. Настоящий.
Здравствуй, Лирхт, – сказала она.
– Я пришла. Или… ты сам меня позвал?
Он задохнулся.
– Нет… Ты не… ты не можешь быть…
– Ты прав, – голос дрогнул. Но не сломался.
– Она умерла.
– Ты больше никогда её не увидишь.
Он стоял. Как человек, которому оставили надежду… только чтобы сжечь на его глазах.
Паулин снова стала собой.
Холодной. Современной. Непринадлежащей.
– Но я помню тебя.
– Помню, как ты стоял у двери. Помню ткань, упавшую на пол. Помню, что ты сказал.
Пауза.
Она подняла ту же простыню.
Скомкала.
И – бросила ему под ноги.
– Шоу окончено, Лирхт. Можешь идти.
И он стоял.
Слишком живой, чтобы упасть.
Слишком мёртвый, чтобы дышать.
ГЛАВА 54. Безымянное пламя
Они сидели в саду. В углу, где не росли даже трава.
Где землю однажды прокопали слишком глубоко, а потом… не засыпали как следует.
Паулин держала простыню. Ту самую.
Мятая. Побелевшая. До тошноты знакомая.
Шион молчала. Просто сидела рядом.
В пальцах – чашка с травами, уже остывшими.
В глазах – ничего, кроме усталости. И понимания.
– Я не знала, что это будет так, – сказала Паулин.
– Никто не знает, – ответила Шион. – Ни одна из нас. Мы только думаем, что готовы.
– А он… – Паулин замолчала.
Шион посмотрела в сторону, к старому дереву.
– Он тебя слышал. Он слышал, как ты молчишь каждый вечер.
Простыня дрожала в её руках.
– Прости, – сказала она. Не Лирхт. Ребёнку.
– Прости, что не смогла остаться мёртвой. Прости, что вернулась без тебя.
