Она достала тонкий кинжал из рукава, обернула рукоять платком и срезала клеймо одним точным движением.
Кровь пошла сразу. Горячая, быстрая, не умоляющая.
– Заберите свою власть, – бросила она. – Заберите свой герб, свою память, свои ритуалы. Я больше не принадлежу этому.
Она вытерла клинок о край мантии и бросила его на стол.
– Я пришла не за титулом. И уж точно не за одобрением. Мне плевать, кто будет сидеть на троне мёртвого дома. Я – живая. И я ухожу.
Она развернулась. Пошла к выходу. Кровь капала за ней на камень, оставляя след – не родовой. Собственный.
Никто не встал. Никто не осмелился окликнуть.
Лирхт смотрел ей вслед. Но прежде чем она дошла до двери, Паулин остановилась.
Из складки платья она извлекла кольцо. Простое, тяжёлое. Глава Дома Ленц. Оно пахло железом, пеплом и чужими ожиданиями.
Она повернулась, метнула его в сторону стола. Оно упало прямо перед Лирхт – с глухим звоном, будто кто-то ударил в кость.
– Эта партия за тобой, – бросила она. – Но она не последняя.
И ушла. Без поклона. Без взгляда назад.
Кольцо лежало на столе, сверкая, как мокрый металл. Лирхт посмотрел на него, потом поднял взгляд на зал. Ни слова не сказал. Но в его лице что-то сдвинулось – не гнев, не боль. Что-то внутренне неделимое.
– Заберите кольцо, – произнёс кто-то из старейшин. – Или сожгите. Оно больше никому не принадлежит.
– Ошибаетесь, – сказал Лирхт. – Оно лежит здесь потому, что она позволила. А значит, оно ещё может говорить.
Он взял кольцо. Поднял. Не надел. Просто держал. Словно ощущал вес не металла, а крови.
Некоторые лица за столом побледнели. Кто-то опустил взгляд. Несколько человек встали и вышли. В тишине. Без комментариев.
А Лирхт всё ещё стоял. С кольцом в руке. Глядя на дверь, через которую ушла женщина, способная вырезать из своего тела имя рода.
И только тогда он заговорил.
Голос был ровным, но в нём не было ни капли воздуха. Только вес.
– Она ушла. Но теперь вы все знаете: это она позволяла вам существовать. Не вы ей – она вам.
Он посмотрел на кольцо. Поднял. Повернул в пальцах – как будто чувствовал не металл, а остаточное тепло плоти.
Потом положил обратно. Не бережно. Не небрежно. Как приговор, от которого нельзя отмахнуться.
– Дом Ленц больше ей не принадлежит. И слава богам – она это показала.
Так, как никто из вас даже не осмелился бы подумать.
Но её кровь останется.
Ребёнок, которого она носит, – наследие.
И когда придёт время – он вернётся. Не по протоколу. А по праву.
Он посмотрел на собравшихся. Не гневно. Прямо.
И добавил:
– С сегодняшнего дня мы не правим Домом Ленц. Мы лишь временно держим его дыхание – до тех пор, пока тот, кто родится от неё, не встанет на своё место. Мы – не наследники. Мы – регенты.
Тишина за столом была не просто тяжёлой.
Она была подавленной.
Несколько жриц отвели глаза. Кто-то сжал кулаки. Кто-то встал, как будто хотел что-то сказать – и не смог.
Один из старейшин медленно кивнул. Другой – опустил голову, не глядя ни на кого.
Но кто-то со стороны не сдержался. Голос был сухим, напряжённым:
– Это безумие. Вы говорите о праве наследования тому, кто ещё не родился. Женщина отказалась. Где формальность? Где подпись? Где закон?
Лирхт повернул голову.
– А вы, выходит, только бумаге подчиняетесь?
– Это создаёт прецедент, – стоял на своём голос. – Советы не работают с призраками. Мы не можем поклоняться зародышу.
Лирхт поднялся. Теперь уже по-настоящему.
