Авось, Небось и Кабы (сборник) - страница 18

– Не, не, не! Я это… детишек, вроде как?

– Смотри: жареная баранина. Как вкусно пахнет! А это телятина заливная, в соусе. Балычок[30] с петрушечкой. Ну-ка, садись за стол. Ешь, как люди едят!

Уселся Людоед за стол. Спрашивает:

– А ты?

– У тебя ещё кресло есть? Или табуретка?

– Нету… а зачем?

– Тогда посади меня к себе на колени. А то мне не достать.

Людоед осторожно, чтобы не раздавить ненароком, посадил девочку себе на колени. Спрашивает:

– А ты меня не боишься разве?

Горошинка по небритой щеке его погладила. Жалеет:

– Бедненький, несчастненький Людоед! Мне ужасно тебя жаль, до слёз.

Удивился Людоед. Обидно ему показалось.

– Это почему я несчастненький?

– Потому что злой. Злых никто не любит, никто дружить с ними не хочет. Они такие одинокие, такие несчастные! Видишь, у тебя даже второго кресла нет.

Людоед глазами по углам пошарил. И вправду! Даже табурета, и того нет.

– Это потому, – Горошинка говорит, – что в гости к тебе никто никогда не приходит. Ты совсем-совсем один, бедненький.

Задумался Людоед над её словами. Голову на грудь повесил. А Горошинка, будто птичка малая, здесь, там со стола поклевала. И сыта сидит. Про жалейку вспомнила.

– Хочешь, я песенку тебе сыграю?

Заиграла жалейка, запечалилась, будто чья-то душа сиротская одна-одинёшенька на белом свете мается, места себе не находит. Слушал Людоед, слушал, да ведь по нём жалейка плачет, по его злой судьбинушке, неприкаянной! Растаяло у него сердце, и слёзы из глаз посыпались.

– Зря я тебя съел. Ты такая умная, такая добрая девочка! А я большой, толстый и злой дурак!

Горошинка утешает:

– Нет, ты не дурак вовсе. Ты всё-всё понимаешь.

– Я не хочу быть злым… – Людоед ревёт. – Я дружить хочу! С тобой хочу… со всеми…

– Давай, – говорит Горошинка, – я научу тебя этой песенке. Если ты будешь её напевать, ты больше не сможешь быть злым. Это очень добрая, хорошая песенка.

Стали они слова разучивать и мелодию. Сначала у Людоеда ничего не выходило: у Горошинки голосок серебряный, чистый, ручейком журчит по камушкам, а у него, будто железом по железу… скрежет один, и только! Долго сидели, всю ночь разучивали, но распелись, наконец. И так складно поют… заслушаешься!

Вдруг Горошинка расплакалась. Горько-горько. Людоед уж и так и эдак к ней. В глаза-то заглянет, по головке погладит. Ничего понять не может.

– Я, это… обидел тебя?

Горошинка головой покачала. Сама горше того плачет.

– Думаешь, я хочу тебя съесть снова? Да я… я лучше собственные уши съем! Клянусь!

Тут Горошинка про бабушку с дедушкой ему рассказала. Наверно, потеряли её… Они такие старенькие, им очень плохо. Ни дров, ни муки нет. И печь три дня не топлена. Голодные сидят.

Жалко Людоеду с доброй девочкой расставаться, но и держать в пещере силой совесть не позволяет.

– Возвращайся домой тогда. Я тебя отпускаю, – говорит.

Снова Горошинка головой качает.

– Я дороги обратно не знаю. Ты же меня в мешке принёс.

– Не велика беда. Я тебя провожу. Если хочешь, конечно?

Обрадовалась Горошинка, запрыгала, в ладошки хлопает.

– Как здорово! А я… я приглашаю тебя к нам в гости!

Людоед ушам своим не поверил. Чтобы его кто-нибудь когда-нибудь хотя бы раз пригласил в гости?! Сроду такого не бывало. Переспрашивает:

– Меня? В гости?!

Смеётся Горошинка.

– Ты же хороший, правда? Ты никому больше плохо не сделаешь?

– Да я… я сейчас… я мигом соберусь!

Забегал Людоед по пещере из угла в угол, за что схватиться не знает. Стащил со стола скатерть-самобранку, в карман засунул. И пистолеты за пояс. Горошинка так руками и замахала.