Но поэт Валентин, который всегда был чуток к тонким, невидимым материям, глубоко задумался. «Тени греховные внутри… – прошептал он, и лицо его стало серьёзным и сосредоточенным. – А ведь мои стихи, которыми я так гордился, были полны этих теней – уныния, отчаяния, неверия… Может, Камень и вправду открыл этому мальчику какую-то важную истину?» Он решительно отстранил Филиппа Филипповича и тоже начал подниматься на холм. Прикоснувшись к тёплой, шершавой поверхности Камня, он долго стоял молча, закрыв глаза, и губы его беззвучно шевелились, словно он вёл с кем-то напряжённый, очень личный диалог. Когда он спустился, лицо его было бледным, но глаза горели каким-то новым, решительным огнём.
– Он сказал мне, – поделился Валентин с остальными, и голос его дрожал от пережитого волнения, – что слова, лишённые света Божьей благодати, – это лишь пустой звук, шелест сухих, мёртвых листьев. А истинная поэзия, та, что способна коснуться человеческой души и возвысить её, рождается лишь там, где сердце поэта встречается с Вечностью, где оно омывается слезами покаяния и наполняется любовью к Богу и Его творению.
Старушка Марфа Степановна тоже не осталась в стороне. Опираясь на свою клюку, которая здесь, у подножия этого святого, как ей казалось, места, уже не выглядела такой старой и немощной, а скорее походила на паломнический посох, она медленно, но упорно взобралась на вершину. Она спросила у Камня о своей заветной мечте – увидит ли она когда-нибудь настоящее, Богом созданное море, а не то, что рисовало ей её старческое воображение. И Камень «ответил» ей, что самое прекрасное, самое безбрежное море – это море безграничной Любви Божьей, и оно гораздо ближе, чем она думает. Оно – в её собственном сердце, если только она сумеет очистить его от тины житейских попечений и открыть для принятия этой благодати. И старушка заплакала тихими, светлыми, очищающими слезами, и слёзы эти были слаще всякого мёда.
Даже робкий Тихон, переборов свой извечный страх, дрожа всем телом, подошёл к Камню. Он спросил, как ему, такому немощному и малодушному, перестать бояться всего на свете, как обрести хоть немного мужества и уверенности. И Камень «сказал» ему: «Страх, сын мой, всегда живёт там, где нет веры и упования на Бога. Доверься всецело Тому, Кто создал тебя и Кто ведёт тебя этим путём. Предай себя в Его святую волю, и тогда страх уйдёт из твоего сердца, как уходит ночная тьма перед восходом солнца, как тает туман под лучами благодатного света».
Почти все пассажиры, один за другим, поднимались на холм и «разговаривали» с Мудрым Камнем. И каждый, кто подходил с верой и открытым сердцем, получал какой-то свой, очень личный, очень важный ответ-мысль, который заставлял глубоко задуматься, переосмыслить свою жизнь, увидеть свои грехи и немощи и пробуждал в душе горячее желание измениться, очиститься, стать лучше.
Только Игнат и, поначалу, Филипп Филиппович остались в стороне. Игнат просто не верил во всю эту «чепуху», как он выражался, и с презрением наблюдал за «этими полоумными». А Филипп Филиппович считал ниже своего научного достоинства вступать в диалог с неодушевлённым предметом. «У меня есть логика, факты, научный метод, – с важностью заявил он Алёше, который попытался было его убедить. – А всё это – не более чем мистицизм, субъективные переживания и экзальтация, не имеющие под собой никакой реальной основы».
