– А что же здесь может нам пригодиться, добрый человек? – недоумённо спросил Тихон, опасливо озираясь по сторонам, словно ожидая увидеть за каждым холмиком какую-нибудь скрытую опасность. – Здесь же, почитай, и травинки живой не сыщешь.
Водитель улыбнулся своей тихой, всепонимающей улыбкой и указал рукой на небольшой, едва заметный бугорок в нескольких шагах от автобуса. Из-под этого невзрачного на вид холмика, из самого сердца иссохшей, казалось бы, навеки земли, бил маленький-маленький родничок. Вода в нём была настолько чистой, настолько прозрачной, что казалась невидимой, если бы не лёгкое, едва заметное дрожание на её поверхности да тихое, почти неслышное журчание, похожее на ласковый материнский шёпот или на тихую ангельскую песнь.
– Вода? – искренне изумился Филипп Филиппович, подходя ближе и с недоверием разглядывая крошечный источник. – Помилуйте, но откуда здесь взяться воде? По всем, так сказать, геологическим данным и научным выкладкам, в этой пустынной местности не должно быть никаких подземных ключей. Я бы даже сказал, это… это какая-то необъяснимая аномалия!
– Сама жизнь, друг мой, сама вера, само чудо – это всегда великая и непостижимая для холодного ума аномалия для тех, кто привык к безжизненности рассудка и к серости неверия, – так же мягко, но с глубоким внутренним убеждением ответил Водитель. – Эта вода не простая. Она особенная. Она утоляет не только телесную жажду, но и ту, что томит и иссушает душу человеческую. Она способна омыть не только дорожную пыль, но и ту греховную скверну, что накопилась в сердце за долгие годы. Отпейте, не бойтесь. И вы сами всё почувствуете.
Пассажиры всё ещё с некоторым недоверием, но уже с пробудившимся любопытством, столпились у родничка. Первым, как и прежде, решился Алёша. Он опустился на колени, благоговейно перекрестился и, зачерпнув ладонями пригоршню этой кристальной, живой воды, осторожно поднёс её ко рту. Вода была прохладной, но не ледяной, и на удивление, на несказанно сладкой – такой вкусной, такой благодатной воды он не пил никогда в своей жизни! Она словно смывала с его языка и из его души весь тот привкус пыли, горечи и безысходности, которым был пропитан воздух его покинутого Города. Но было и ещё что-то, непередаваемое словами. Когда он сделал первый глоток, по всему его телу, от макушки до пяток, разлилось какое-то лёгкое, неземное тепло, а на душе стало так спокойно, так светло, так радостно, словно кто-то невидимый, но очень добрый и сильный, снял с неё тяжёлый, давящий камень многолетней тоски.
– Она… она и вправду… другая, – прошептал он, поднимая на Водителя удивлённые, сияющие глаза, в которых, казалось, отразился сам этот благодатный источник.
Глядя на Алёшу, на его просветлевшее лицо, и другие путники начали подходить к роднику и пить. Старушка Марфа Степановна пила медленно, маленькими, благоговейными глоточками, и морщинки на её лице, казалось, немного разгладились, а в выцветших глазах затеплился какой-то новый, почти девичий огонёк. Поэт Валентин, сделав глоток, вдруг замер, словно поражённый громом, и прижал руку к сердцу, прислушиваясь к чему-то новому, доселе неведомому, что рождалось сейчас в его душе. Анна, женщина, сбежавшая от семейных неурядиц, пила жадно, словно не могла напиться, и с каждым глотком напряжённые складки у её рта разглаживались, а на лице появлялось какое-то новое, умиротворённое, почти блаженное выражение.
