Я столько раз стояла со спущенным штанами вдавленная в стену, пока Дрон с оттяжкой вбивался в меня сзади, столько раз наминала колени, давясь слюнями и членом, что в прихожей не осталось ни одного миллиметра, не затраханного нами.
После смерти Андрея, выписавшись из больницы, я часто сидела, подперев спиной входную дверь, прижав к плечу приклад, наставив ствол на окно, и выискивала через сетку мишени любимого мужчину в пустоте шумного города. Всего одно подмигивание и чуть заметное подрагивание губ, сдерживаемых от улыбки, и у меня вновь нашлись бы силы и желание идти дальше.
Кроме беременности и воспоминаний у меня ничего не осталось от счастливой жизни. Конечно, нам не раздавали розовые очки, не романтизировали работу. Идя на задание, мы знали, что могут вернуться не все. Знали, но, захлёбываясь любовью, думали, что нас это не коснётся. По крайне мере, думала так я, судя по клятве, взятой Дроном с Давида.
Только сейчас до меня дошло, что Андрей никогда не упускал этой случайности. Продав свои ущербные коморки, выданные государством, и добавив заработанных денег, мы приобрели просторную квартиру на двадцать седьмом этаже в престижном районе, и Дрон настоял, чтобы её записали на меня. Тоже произошло с машиной, с банковским счётом, с участком земли на берегу залива, купленном в строящемся посёлке. Всё оформлялось на меня, как бы я не сопротивлялась.
— Дай побыть женихом-нищебродом с упакованной невестой, — шутил Андрей, убеждая меня в своей правоте и запрещая спорить.
И я поддавалась, подпитывая фантазию, а он, оказывается, готовил подушку безопасности на случай его ухода. Возможно, обсуждай мы такой исход, проговаривай риски и последствия, проигрывай в беседе последующие шаги, я бы запрещала себе представлять нас сидящими на террасе спустя сорок-пятьдесят лет. Наверное, мне было бы проще смириться с тем, что Андрей больше никогда не чмокнет меня в кончик носа и не скажет, что чувствует мой взгляд.
Гул движков и тряска при взлёте выдёргивают из утопичных мыслей. Только сейчас я выхожу из какого-то мутного транса и осматриваю сидящих напротив. Почему-то они не сняли маски, отчего нейроны особенно резко вспарывает запах чужаков.
Просканировав всех четверых крепких мужчин, упакованных в пыльную форму, задаюсь вполне ожидаемым вопросом. Кто из них держал меня на мушке, регулируя погрешность по ветру? Кто готов был размозжить мне череп, уничтожив сразу две жизни?
— Нравится? — с хамской интонацией спрашивает один из них, откидываясь на стену, широко расставляя ноги и кладя руку в перчатке на причинное место. — Можешь присесть.
Остальные собратья начинают ржать, зеркаля его позу и облапывая меня взглядами через прорези трикотажных шлемов. Демонстративно обхватываю ладонью рукоятку ножа, прохожусь как по нотам по ней пальцами и посылаю придуркам улыбку, больше похожую на оскал, с которым, должно быть, маньяк перерезает загнанной жертве сухожилия.
Меня не смущает такое невежественное внимание со стороны самцов. Двенадцать лет в зверинце детского дома, шесть на равных позициях среди жёстких мужчин. Да, Андрей защищал, но не всегда он был рядом. Приходилось пускать в ход кулаки, и не только.
— Да куда ей. Она уже присела, — соревнуется в остроумие второй, кивая на натянутую куртку в области расползшейся талии. — Походу неудачно.
— Или кто-то любит пожрать, — не отстаёт третий, глухо причмокивая.
