Если начало речи было похоже на помилование, то её конец горчил приговором. Судорожно вспоминаю сроки за неповиновение и многочисленные, спланированные убийства. Пятнадцать, двадцать пять, пожизненное? Мой малыш вырастит в детском доме, не познав любви и родительского тепла. Он лишился отца и вот-вот лишится матери.
Осознавая нависшую надо мной угрозу, начинаю сожалеть о содеянном. Топор ведь отговаривал, просил отпустить и погрузиться в беременность, но злость, ненависть, жажда мести застили мне глаза, отключили разум и толкнули в западню. Неосознанно прикрываю ладонями живот, обещая что угодно, если меня отпустят домой.
— Что ж, — складывает замком руки Савицкий и подпирает ими подбородок. — Капитан очень беспокоится за вас, просит учесть послужной список и беременность. Мне пришлось поднапрячься и задействовать связи. Вашу деятельность за последние полтора месяца мы прикрыли операцией. Повезло, что благодаря ей Газали согласился сотрудничать.
Ещё одна пауза, и я теряюсь в пучине мыслей окончательно. Срок? Помилование? Не могу понять, к чему ведёт генерал, играя на моих нервах. Мне бы заткнуться и покорно ждать вердикта, но внутри всё настолько раздражено противоречивыми ощущениями, что я отрываю от столешницы глаза и, поднявшись, с вызовом интересуюсь:
— Потрясающее везение, правда? Кабинет получает возможность оборвать цепь наркотрафика, Бахрут крупную сумму и неприкосновенность, я… — дёргаю полы куртки, сбрасываю её на стул, поворачиваюсь спиной к Савицкому и задираю футболку, оголяя отвратительные, грубые следы, оставленные ножом подонка. Помню, как от них воняло гниющим мясом, и как в операционной срезали омертвевшую плоть, — Мне достались насилие и шрамы, напоминающие об аде, как и память о том, что творил Газали с телом моего мужа.
— Вы в армии, Болошова, — удар кулаком по столу прерывает потяжелевшую тишину. — Здесь мы служим на благо отечества, теряя родных, друзей, иногда себя. Каждый солдат знает о рисках и готов к потерям.
— А ещё каждый солдат верит, что его не сольют в утиль, — поправляю одежду и поворачиваюсь к нему. Кажется, своим поступком я вывела генерала из равновесия. У него дёргается левый глаз и уголок рта. — Что о его семье позаботятся, а сам он будет отомщён.
— Красин погиб при выполнении задания, поэтому его родные получат положенные выплаты.
— Дрон детдомовец, — выдавливаю из себя, сдерживая всхлип. Чёртовы гормоны и осадок от чувства несправедливости. — Его семьёй был наш отряд и я.
— Мне жаль, но вы не оформили свои отношения, поэтому не можете претендовать на выплаты и положенные почисти, — неловко откашливается Савицкий, лезет в ящик стола и достаёт небольшую коробочку с орденом. — Я сейчас нарушаю правила, но это должно принадлежать вам и вашему будущему ребёнку. В качестве заботы командование не будет предъявлять обвинение. Вы увольняетесь из рядов вооружённых сил и лишаетесь права вернуться обратно. Свободны.
Накрываю трясущейся ладонью красную коробочку и проезжаюсь ею по столу. Всё, что мне сейчас хочется, так это сползти на пол и зарыдать как маленькому детёнышу. Андрей делал меня сильной, но в данный момент чувствую себя той пятилетней девочкой, что в одно мгновение стала сиротой, потерявшей в аварии родителей и попавшей в казённые стены.
— Мой тебе совет, Рената, — слышу покровительственные, даже отцовские нотки в голосе генерала. — Найди своё место в мирной жизни и забудь о мести. В твоих силах вырастить частицу, оставшуюся от мужа, и позволить себе быть счастливой.
