— Рты закрыли! — рявкает подошедший Давид, когда я собираюсь вскочить и немного разукрасить лезвием наглые рожи. — Перед вами вдова парня, героически погибшего на задание!
— Нам сказали, что объект, всего лишь вышедшая из-под контроля истеричка, решившая сорвать операцию из-за увольнения по нестабильности психики, — напрягается и выпрямляется четвёртый, успевший только поржать над стендапом сослуживцев, но не поучаствовать. Подозреваю, что в мой затылок через оптику пялился именно он.
— Эта истеричка шестнадцать дней пробыла в плену у пустынников, каждую ночь голыми руками копала могилу для мужа, выжила, вернулась и не сломалась, — Топор накрывает своей рукой мою, судорожно вцепившуюся в шершавую рукоять, — в отличии от выносливых бойцов, травящих себя наркотой после стресса.
В самолёте устанавливается молчаливая пауза, заглушаемая рёвом двигателей и свистом ветра за бортом. У меня ощущение, что я сквозь этот шум слышу скрип зубов Давида и железный скрежет шестерёнок в головах чужой команды. Скорее всего, накрывает галлюцинациями на почве голода, гормонов и повышенного напряжения.
Я ослабляю кисть, демонстрируя командиру восстановление равновесия, и хочу переместиться в хвостовую часть, чтобы больше не раздражать мужское эго девичьей хрупкостью, выпирающим животом и отчаянной злостью в глазах. Не успеваю подняться, как вся четвёрка встаёт, стягивает намордники, выпрямляется и отдаёт честь, фоня раскаянием, сожалением и удивлением.
6. Глава 5
Рената
Моё тело сковывает свинцовое напряжения, оседая ноющей болью внизу живота. В кабинете Савицкого мне не приходилось бывать, ибо его ковры топчут лишь чины повыше. Сейчас генерал сверлит меня тяжёлым взглядом, будто препарирует оборзевшую вошь лазером. Не могу выдерживать его внимание, поэтому опускаю глаза вниз и выискиваю царапины на полировке дубовой столешницы.
Пока Давид топчется в приёмной, получив запрет сопровождать меня, я ёрзаю на стуле, словно угорь на раскалённой сковороде. От этого сурового мужика с седыми усами и с военной выправкой зависит мой приговор, чем он по-садистски наслаждается, держа утомительную и дребезжащую паузу.
Точно знаю, что по отчёту парней Бахруту от меня ничего не грозило, что подтвердил и сам Давид. Меня прикрыли как бойца, вышедшего из-под контроля, но кровь шестнадцати подонков всё ещё на моих руках. Я не успела совсем чуть-чуть, и остановил меня не командир, а страх за свою жизнь и жизнь ребёнка. Когда тебя приговорили к уничтожению, выключается стремление к мести и врубается чувство самосохранения. Не у всех, но у меня врубилось.
Кто-то обвинит в малодушие, в неспособности отдать долги за смерть любимого и за унижения, но никто из них не висел на мушке и не чуял затылком разрывающий холод пули.
— Натворили вы дел, Болошова, — подаёт хриплый голос генерал, загнав в угол и удовлетворившись моим смятением. — Я, конечно, могу понять. Стресс после плена, состояния аффекта из-за смерти гражданского мужа, гормоны, связанные с беременностью. Но вы же хладнокровно выследили и убили людей Газали. Тут не пахнет ни одним из перечисленных мной смягчающих обстоятельств.
Он снова замолкает, сводит кустистые брови и морщит высокий лоб, без прикасания сдавливая мою глотку. Возможно мне кажется, но дышать становится сложнее. Воздух как будто накаляется вместе со стулом под задницей, и вот-вот задымится.
