Бьет – значит убивает - страница 2

Если у папы было плохое настроение или появлялся повод наказать – доставалось всем. Например, провинилась его падчерица, но, чтобы ей было не так обидно, и нам с Жанибеком «доставалось на орехи» за компанию. И наоборот. То есть у отца к воспитанию детей был суровый, строго армейский подход: словно на плацу да с «розгами». Его метод строился в основном на принципе страха и наказании за малейшую провинность.

Часто я вспоминаю один случай. Мне было лет десять. Мачеха из заграничной поездки привезла мини-шоколадки Bounty. Нам, детям, понемногу их раздали, а остальные спрятали. Мне, ребенку, было очень интересно, куда же их положили. Когда взрослых не было дома, я начала поиски. Обнаружив конфеты на холодильнике, я, недолго думая, съела одну шоколадку. Позднее мачеха обнаружила «пропажу», и разразился жуткий скандал. Меня назвали воровкой и как следует проучили ремнем за то, что без спроса взяла эту крохотную шоколадку. Это может показаться странным – казалось, у меня должны были отбить всякую охоту до конфет, но Bounty и сегодня является одним из моих любимых батончиков. И, возможно, именно из-за того случая я никогда не прячу конфеты от своих детей.

Абсолютно любая, даже самая незначительная наша провинность или оплошность наказывалась. Один раз мы с ребятами со двора придумали устроить мини-пикник и решили его провести в другом микрорайоне, который находился через дорогу от нашего дома. И родители, обыскав соседние дворы, нас потеряли. Нас с братом и падчерицей отец очень жестоко избил в тот день, особенно меня, как старшую и несущую ответственность за Жанибека и Марику. Вместо того чтобы сказать нам, что они любят нас и переживали, родители обвинили нас в отсутствии стыда и совести, раз мы сбежали из дома.

Экзекуция за закрытыми дверьми продолжалась не пять-десять минут. «Воспитание» ремнем длилось не менее получаса. После чего отец, успокоившись, выходил и закрывал за собой дверь. Мы с Жанибеком и Марикой оставались в зале и лишь робко всхлипывали, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Мы даже плакать громко боялись, потому что, когда ревели, отец возвращался. И как ни в чем не бывало говорил: «Че ревете?..»

Один раз после очередного избиения я вышла погулять на улицу. Сажусь под горку на детской площадке и, посмотрев на свои ноги, понимаю, что они в синяках. Я сидела под горкой и рассматривала свои синяки, по цвету почти похожие на мою фиолетовую юбку. Синяки со временем заживали, но боль навсегда оставила глубокие раны на моем сердце.

Маму и мачеху отец тоже избивал, причем с особой жестокостью. Эти избиения сопровождались визгами и криками несчастных женщин. Неоднократно я пыталась заступиться за маму, но тут же отлетала в сторону. Один раз мы вернулись с Марикой с новогодней елки и застали ее маму, лежащую под одеялом в темной комнате и полностью покрытую синяками. При этом никто никогда полицию не вызывал и о побоях не заявлял. Все это происходило и оставалось за стенами нашей квартиры.

В нашей семье было в порядке вещей то, что папа бил маму, избивал нас, а мы зачастую жили в страхе, пытались прятаться от собственного отца. Насилие в нашей семье было практически повседневностью, обычным явлением. Я, маленькая и щупленькая девочка, относилась к постоянным запугиваниям и избиениям как к суровому, но неизбежному процессу воспитания. Но что руководило отцом в эти моменты?