Бьет – значит убивает - страница 4

– Уезжаешь на вахту и уезжай. Но ни с кем нас, пожалуйста, не оставляй, мы хотим быть одни – сами справимся.

Тогда мне было почти четырнадцать лет. Мама согласилась и с тех пор спокойно уезжала на десятидневную вахту на месторождение Каламкас (Мангистауская область). Это примерно километров четырнадцать от Актау, в котором мы жили. Мама оставляла нам на продукты полторы тысячи тенге. Хорошо помню, как мы с Жанибеком пешком ходили на базар и оттуда тащили домой тяжеленные сумки с провизией. Затем я готовила нам еду. При этом еще нужно было успевать делать уроки, ходить в школу, присматривать за братом. Все домашние заботы лежали на моих плечах примерно до конца десятого класса, пока маму не перевели в Актау.

Мама руки никогда не распускала, если не считать пару пощечин. Но она, жестко манипулируя, оказывала на нас с братом не менее губительное психологическое давление.

– Бессовестные, вы хотите моей смерти? Постоянно как кошка с собакой! Да вы меня своим поведением в могилу сведете! – заламывая руки и хватаясь за сердце, мама постоянно пыталась вызвать в нас чувство жалости и вины. Тогда, конечно, я не знала и не понимала, что таким образом она манипулирует нами, и всячески старалась ей угодить.

Дети есть дети – мы с братом могли и повздорить, и подраться, и по дому что-то сделать не так. Если маме что-то было не по нраву, она сразу начинала причитать:

– Неблагодарные! Вы меня совсем не любите! Не жалеете! Я только приехала с работы, уставшая, а вы меня уже достали.

То есть, когда мама возвращалась с вахты, мы с Жанибеком должны были быть «тише воды, ниже травы» и «ходить на цыпочках», чтобы ей не мешать. А мы были всего лишь детьми – нам было тринадцать и одиннадцать лет соответственно. Заботиться о себе мы научились, но за время разлуки успевали соскучиться и элементарно нуждались в материнской любви, которой нам так не хватало. Вместо ожидаемого тепла и ласки нам доставались одни упреки и угрозы, которые взращивали в нас стойкое чувство вины.

Кроме того, мама всегда уделяла значительно больше внимания Жанибеку, чем мне. Кстати, и с братом, который тоже обижал меня, у меня отношения не сложились. И не наладились до сих пор. Возможно, потому что ему всегда доставалось от отца больше, чем мне.

Мне казалось, что мама и брат видели во мне только бесправную служанку, «рабыню Изауру» – на мне были уборка, готовка и прочие домашние заботы. Я так уставала и обижалась на них, что говорила: «Я от вас уеду, как только придет время». Мама до сих пор пытается манипулировать нами с Жанибеком, играя на жалости и называя неблагодарными. Только на меня ее манипуляции уже не влияют.

Несмотря ни на что, я любила своих родителей. Особенно папу. Мне казалось, «бьет – значит любит». Наказывает – значит переживает, хочет сделать из меня человека. Ребенок всегда нуждается в любви, в огромном ее количестве. И никого ближе родителей у детей нет. Поэтому в этих зачастую чудовищных проявлениях я пыталась найти хоть какие-то крупицы тепла. Наказания и избиения я принимала за выражение родительской любви. Но сейчас осознаю, что это было абсолютно неправильным, искаженным пониманием.

Папа уже не жил с нами, и, казалось, я должна была радоваться этому. Но нет. У меня была какая-то ненормальная любовь, патологическая привязанность к отцу-тирану. Я, будучи ребенком, тянулась к нему, хотела общаться. Мама запрещала. Она шантажировала меня тем, что, если узнает о нашей встрече с отцом, будет считать меня предательницей. Так и получилось. Несмотря на запрет мамы, я тайком бегала в папину вторую семью, чтобы увидеться с ним. Однажды мама узнала о том, что я была у отца: