– Почему ты так поздно здесь?
– Мне тут нравится.
– И чем занимаешься?
– Готовлюсь к завтрашней службе.
– К ней надо готовиться?
– Для меня да.
– Чем занимаешься помимо подготовки к службе?
– Учусь. Садитесь.
Мария подвинулась, хотя места на лавке было предостаточно.
– Ты дочь попа?
– Да, батюшки.
– Впервые вижу дочь священника.
Мария раскладывала свечи по размеру. Положила стопку чистых листочков для записи треб.
– Тебе здесь нравится?
– Да.
– Странно.
Борис сбоку посмотрел на девочку. Ничего особенного: может, и миловидная – не более того. Платок повязан наглухо – не рассмотришь. Что возьмешь с подростка?
– Тебя родители с детства приучали?
– Нет. Мои родители весьма прогрессивные люди. У нас в семье никто никого ни к чему не неволит. Пришло само.
Хотелось съязвить – сдержался.
– Чувствуете?
– Что?
– Здесь страсти, что кипят в повседневной жизни, усмиряются сами собой, и на душе становится спокойнее. Снаружи метель, невообразимо что, а здесь тихо. Всегда можно остановиться и отдохнуть.
– От чего?
– Разве вы не устали от ноши на сердце?
– Ты считаешь, что она есть?
– Не будь ее, вы не пришли бы сюда. Увидев меня, не остались и не начали разговаривать.
– Чудно.
– Почему чудно – чудно.
– В чем разница?
– «Чудно» – то есть «смешно», а «чудно» от «чудо». Вот вы немного посидите здесь, на лавочке, поспорите со мной, посердитесь и отдохнете.
– Ты всем читаешь мораль или только избранным?
– Никому и никогда. Если я вас обидела, – простите – не по злому умыслу. Мне показалось, вы хотели спросить. Возможно, я ошиблась.
Разговор казался законченным. Борис не знал, что сказать. Девочка просила прощения, правда, за что, он так и не понял, но уходить не хотелось. Она открыла молитвенник и начала читать. Он откинулся на стену, даже вытянул ноги, закрыл глаза. Хорошо. Так хорошо бывает только в детстве, в том возрасте, в котором еще не помнишь себя – оттого и хорошо.
– Мария.
В дверях стоял мужчина, вероятно, отец. Борис очнулся – нехорошо, в самом деле, хотя, что нехорошо?
– Добрый вечер, – батюшка подошел к столу.
– Здравствуйте, – Борис поднялся с лавки.
– Борис Александрович Топорков?
– Откуда вы меня знаете?
– Как раз наоборот. Я вас не знаю, единственного в этих местах.
– Хотите сказать, что всех, кто приходит к вам, вы запоминаете?
– Хорошая память – не более, – батюшка примиряюще развел руками. – Мария, – обратился он к дочери, – что же ты не пригласишь гостя на чай?
– Не уверена, что он согласится, – девочка опустила глаза.
– Вы всех приглашаете в гости? – нахмурился Борис: не хотел он чаевничать с попом.
– Нет, – ласково, словно ребенку, ответил батюшка, – лишь тех, кто в этом нуждается.
– У меня на лбу написано, что я стражду? – снова упрямо спросил Борис.
– На лбу у вас, молодой человек, написано другое, но об этом позже. А помощь вам необходима – машина, как я понимаю, ваша на дороге, – улыбнулся батюшка.
– Да, – Борис только теперь вспомнил и о снегопаде, и о машине. – Черт, я и забыл…
Мария непроизвольно сжалась от слов.
– Ничего, Мария. Все хорошо. Идемте, – полувопросом-полуутверждением предложил святой отец.
Борис ожидал увидеть… Что он ожидал увидеть, если ни разу в жизни не сталкивался с попами? Матушка выглядела совершенно не матушкой, скорее интеллигентной женщиной средних лет, да и батюшка оказался не в рясе, а в обычной одежде. И дома, похоже, никого кроме них.
– Таня, у нас гость.
