– Почему ночью? – спросила Лебедова.
– Потому что днём тут слишком тихо. А ночью вещи начинают говорить.
Она молча кивнула. Её это не пугало. После пяти лет работы с Малеком её вообще мало что пугало.
Дом появился из тумана, как голодный зверь. Его стены были серыми, но не потому, что их так покрасили – это была серая от времени и сырости кожа. Забитые окна, косая дверь, следы копоти на стенах – будто кто-то пытался сжечь дом, а потом передумал.
– Симпатично, – сказала Лебедова, заглушая мотор. – Я бы тут сделала йога-ретрит.
– Очень смешно.
Они вышли из машины. Земля под ногами чавкала. Совсем рядом были следы шин – свежие. Кто-то приезжал сюда до них.
– Мы одни, да? – Лебедова достала фонарик.
– Сейчас – да. – Малек посмотрел на дом. – Но это может быстро измениться.
Дверь поддалась легко – словно сама хотела их впустить. Внутри пахло гнилым деревом, холодным железом и чем-то уксусным, как от старых яблок, которые забыли в погребе. Стены были влажными, воздух густым, как в старой бане. И тишина – не просто отсутствие звуков, а та тишина, в которой скрывается эхо старых голосов.
– Это ведь дом, да? – сказала Лебедова, проходя мимо выцветшего ковра. – А ощущение, будто мы зашли в чей-то сон.
Малек не ответил. Он знал это чувство. Он сам так думал, когда пришёл сюда впервые. Как будто дом – не просто место, а чья-то память, которую забыли выключить.
На стенах были надписи. Царапины, вытравленные ногтями. Малек провёл пальцем по одной из них – буквы шли криво, как если бы писавший был слепым.
«Скоро мы станем прозрачными.»
Он знал эту фразу. Когда-то, давно, в другой жизни, он читал её в истории одного пациента – девочки из психиатрической клиники, где он работал, когда только начинал. Девочки, которая говорила, что стены могут дышать.
– Вот это – плохо, – сказал Малек, показывая Лебедовой.
– Что именно?
– Эта фраза. Её писали в трёх разных местах, в трёх разных десятилетиях, и всегда – в местах, где потом исчезали люди.
Лебедова присвистнула.
– Слушай, я тебя, конечно, люблю, но давай договоримся – если тут вылезет призрак, я увольняюсь.
– Сначала найдём дневник, – сказал Малек. – Потом будем бояться.
Они пошли дальше – коридоры, комнаты, лестницы. Дом был не просто пуст – он был вычищен, как вычёсывают шерсть из старой собаки. Ничего лишнего, кроме пыли и тишины. Но в одной из комнат – на полу, прямо в центре – лежал дневник.
– Вот и то что мы искали, специально для нас, – Лебедова присела, коснулась обложки.
– Слишком просто, – сказал Малек. – Такое не оставляют случайно. Но слишком уж легко мы нашли их сообщение.
– Может, его оставил для тебя тот кто ценит твое время. – Лебедова подняла дневник, полистала страницы. – Кто-то знал, что ты придёшь.
– Не верь тому, что написано внутри, а лучше не открывай – сказал Малек. – Это главное правило старых сект. Они пишут дневники так, чтобы те, кто их найдёт, сошли с ума.
– Ты такой весёлый. – Лебедова сунула дневник ему в руки. – Читай тогда ты.
Малек сел на пол, спиной к стене, открыл первую страницу. Почерк детский, буквы пляшут, строки уползают наискось.
«Я не понимаю, почему мы молимся Астрее. Она не похожа на ангела. Наставница говорит, что это новая святая. Но её глаза – как зеркала.»
Малек перевернул страницу. Лебедова зажгла вторую сигарету, ходила кругами по комнате.
«Мы не должны смотреть в зеркала после службы. Зеркала – это двери. В них видно то, что не надо видеть.»
