– Немного, – отвечаю, стараясь скрыть гордость, – в роли мехвода «Т—34».
– Хороша она в атаке?! – Дуэтом завопили парни, – правда, что немецкое оружие её не берёт?!
– Что вам сказать… танки их против нас – гадость! Но если руки не из того места у экипажа растут, могут и подбить. Не мне вам рассказывать, что необученный человек для техники хуже любого снаряда – сам угробит!
– Это верно.
– Хороши наши танки, спору нет! – Гордо выправился я, заметив подходящего комиссара, а потому, нарочно повысил голос, чтоб тот услышал, – только… необходимо знать слабые и сильные стороны, как своих машин, так и противника. На фронте научитесь!
Виктор Илларионович продемонстрировал мне часы и жестом указал, что на прощание с товарищами осталось пять минут, я кивнул, – «Понял!»
Приятели начали уговаривать, чтобы взяли их с собой на фронт.
– Не хотим в войну техниками драться… хоть бы как ты, с понижением! Замолви словечко за нас командиру. Ты знаешь, мы свои люди, вместе больше толку от нас выйдет!
– Сложно будет… попробую. Ждите.
Действительно, техником мало кто хотел в войну служить, что в танках, что в авиации – везде! А это герои, оставшиеся в тени тех, чьё оружие готовят к бою – все лавры доставались непосредственно воюющим. Считаю – это несправедливо.
Уговорить комиссара не вышло, кругом творилась полная неразбериха. Тем не менее Арсений отправился с нами, только по своим прямым, должностным обязанностям. Не знаю, чем тот исхитрился, он тогда перед отправкой шепнул мне:
– Договорился, поеду с вами «обслугой», авось дальше смогу в механики-водители выбраться! На фронте всё проще.
Ивана же (рыжего) я больше никогда не встречал, не знаю ничего о его дальнейшей судьбе.
Пока наш эшелон не отправился, мы со свободными железнодорожниками и солдатами-помощниками успели снять некоторые необходимые запчасти (что уцелели чудом) с разбитых бомбами танков – ох, сделали это не зря!
Наконец, прибыли в расположение бригады.
Комиссар, точнее, теперь полковник – он сменил в Москве «род войск» и одел вместо «политических», армейские погоны, приняв управление танковой бригадой, а меня определил мехводом. Я первым (и единственным) оказался в составе своего экипажа, путаница ведь с кадрами, но Илларионович дал мне право выбирать кого пожелаю к себе в машину, в том числе и командира-наводчика.
«Бригада» – это громко сказано! Не так я себе её представлял. Вместо стройных рядов новеньких блестящих танков, выстроенных по трассировке, да гладко выбритых, опрятных, главное, обученных бойцов с командирами, перед нашими глазами предстала характерная картина для первых дней войны. Смешанные машины, немного «КВ» и «Т-34», остальные: «БТ», «Т-26», «Т-28»; пулемётные танкетки «Т-37/38» и бронеавтомобили. Бойцы чумазые, часть из них в грязных, с запёкшейся на солнце кровью бинтах; голодные, уставшие и заросшие. Смотреть страшно! Им же в госпиталь прямая дорога, а после него в санаторий недели на три, а не в бой! Но собрали то, что осталось. К нам ещё два сбитых лётчика пристали, мы их всё гнали, – «Идите в небо! Вгоняйте в землю стервятников гитлеровских, в танках и пехоте справимся без вас!» – глупости, конечно, куда бы они пошли, когда немец рядом, а если и добрались до частей, на чём там летать?! Авиация практически уничтоженной оказалась в приграничных зонах.
Хорошо, что прибывшие с нами эшелоном люди были «свежими»: не раненными, не истощёнными, правда, у меня порой голова покруживалась. Я не говорил никому, в госпиталь загреметь боялся или того хуже – стать обузой, а не достойным воином Родины!
