Алиса была другой. Сложно было представить сам жест, которым Алик касается такой тонкой женщины; для него было бы естественней обхватить избранницу за шею, плечи, хлопнуть по заднице, весело потянуть за собой. Его девушка, в моём представлении, должна быть желейной хохотушкой, которая не прочь прокатиться на его «Порше» и выпить с ним в придорожном кабаке.
Алиса была выше его и тоньше; тоньше не только в смысле фигуры, но и в смысле линий, которыми хотелось её нарисовать. Для Алика понадобилась бы малярная кисть, для Алисы – остро отточенный карандаш.
Я видел профиль Алисы в бьющем свете редакционного окна, и руки просили карандаш, чтобы парой точных, скупых штрихов набросать её белое лицо, свободную косу, светлый пиджак и длинную юбку. А ещё – бордовый платок вокруг шеи. Алиса любила такие платки. Она вообще открывала очень мало себя, носила длинные рукава, высокие воротники или такие вот шарфики.
Алису и Алика я принимал за двоюродных родственников или просто знакомых, пока не увидел, как он берет её руку и касается плеча. Алик, при всей обрывистости его характера, при появлении Алисы смирял себя.
Я не знал, живут ли они вместе или просто встречаются, есть ли у них дети и как протекает их жизнь за стенами редакции. Алиса иногда ждала Алика в его кабинете или в приёмной у входа на этаж. Алиса привлекала внимание, но никогда не пользовалась этим. Алик излучал звуки, Алиса их поглощала. Возможно, на этой разнице потенциалов строилась их гармония.
Иногда Алик впадал в крайние эмоции, бросал Алисе колючие слова. В такие моменты мне становилось не по себе, будто оскорбляли мою знакомую. Я не знал, чем заканчиваются подобные сцены: встаёт ли Алик на колени или Алиса делает скидку на его несдержанность. Чаще он был с ней мягок.
– Что у тебя? – Гриша разбудил меня от мыслей.
Я рассказал о поездке в Филино. Алик слушал с любопытством и затем подытожил:
– Собирай всё вместе. Фотки есть, истории есть, такое всегда читают. Жги, короче.
Я заметил неудовольствие на лице Гриши. Гриша не любил поспешности. Он любил военную историю и мог полгода изучать лингвистические особенности фронтовых писем, чтобы потом в интернет-споре огорчить своей эрудицией профессоров местного истфака.
Я ответил:
– Пока не о чем писать. Есть мифы и мои собственные подозрения. Я бы ещё покопал денёк хотя бы. Надо набрать фактуру. Я о Филино почти ничего не знаю.
– Я предлагаю сейчас не тратить время коллег, – сказал Гриша. – Подобные истории нужно подавать под правильным углом, поэтому давайте обсудим отдельно.
С подачи отца Алик прислушивался к Грише и часто уступал авторитету главреда, но сегодня был настроен решительно.
– Не надо из себя Хэмингуэев строить! – возразил он. – Если я захочу поковыряться, я в носу поковыряюсь. В работе не надо ковыряться. Я не говорю о халтуре. Но материал готов на 90%. Всё, запускаем.
– Таких историй из любого посёлка можно привезти вагон, – лениво сказал Боря. – Чтобы получилась хорошая история, нужно в неё вглядеться, иначе мы потеряем читателя.
– Я говорю, Боря, – резко сказал Алик, – что не надо целый месяц вглядываться в портрет Шевчука и рассуждать, чего там в его взгляде больше, гнева или отчаяния, чтобы потом выпустить материал 17 мая.
Алик припомнил Боре недавнюю статью к юбилею лидера «ДДТ», которую Борис, как поклонник группы, взялся писать ещё в марте, а потом просрочил и вывел на день позже, из-за чего соцсети сожгли нас огнём сарказма.
