Зинаида Яковлевна одевала на дочь свою большего размера кофту, подворачивала рукава. Юбка по щиколотку в руках пакет с гостинцами, все ровно как бродяжка с узелком, так она пришла и постучалась в дом, где жил ее бывший муж с новою женой.
– Мама, мам к нам тетя какая-то пришла! – встретил Сашенька Ларису.
– Я твоя мама, вот гостинцы тебе принесла!
Мальчик с любопытством посмотрел, испугался и убежал.
И раздавалось из комнаты:
– Мама, мама!
Они все испугались, что Лариса потребует Сашеньку, написали заявления в милицию, участковому, что, мол, так и так, разбивает семью, уголовница!
Больше Лариса, некогда не приходила.
Спустя много лет она позвонила не трезвая, напившись с горя и услышала, на линии голос Александра.
– Здравствуй Саша, это я, то мама твоя! – пьяным голосом со слезами, сказала Лариса. – Прости меня сыночек!
– Не звони сюда больше алкашка! – закричал Александр и бросил трубку.
С тех пор Лариса было одно в жизни Бог и церковь, но и тут выходит, что предали.
– Предали, – подумал я, выходя из автобуса. И с камнем на сердце отправился разыскивать второе отделение.
Устройство и вид больницы привяли меня в отчаянья, отчего стала муторно на душе, которая до последнего верила в надежду. Жалкие домишки и помещения бывших колхозных конюшен, которые были разбросаны как грибы поганки на поляне, здесь считались за больничные отделения. Они были неухоженные, ошарпанные и запущенные. И это была областная больница. Особенная больница, куда не наведывалось высокое начальство с проверкой, в которой можно было красть бюджетные деньги и не производить ремонта, и такое же безалаберное отношения медперсонала должно было заключалось к больным.
Я растерялся от вида убожества и остановил одну несчастную мать, старую женщину.
– Вы не подскажите, где здесь второе отделение?
– Иди за мной сынок! Я во второе! Дочка у меня во втором отделение. Уже как десять лет.
Старушка повела меня за собой и стала первому встречному рассказывать о своем горе, наверно потому что давно уже с ней никто не говорил о дочери. Охотников поговорить не находилось, а старые приятели, крутили пальцем около виска и бежали от нее прочь, когда она начинала говорить о наболевшем.
– Уже как десять лет! От чего? С мужем развелась, вены порезала. И суда забрали. Сначала ничего, подлечили сначала. А потом видно опять сердечная вспомнила, и давай снова себя бритвой уродовать. И вешалась и таблетки пела. Пузырек целый проглотила. Но я скоро спохватилась, скорую вызвала, откачали горемычную. Теперь уже здесь, поди, третий год безвылазно. Я сколько уже не просила доктора хоть на день рождения, хоть на новый год, домой, других то бывают, отпускают. Отпуск эта здесь называют. Мою не пускают. И слово какое выдумали – отпуск, что они здесь как на работе? Я думаю как, надо их всех по домам распустить, а врачей в шею. Пусть в поликлинике сделают отделение психиатрическое. Да врач на дам приходит. Государство им пенсию платит, чтобы было на что жить, а не в больницах казну проедать. Да и не бездомные же, у всех дом, мать отец! Вот так-то милок! Вот и весь мой сказ. А ты что здесь?
– Мама!
– Что-то я тебя раньше не примечала, первый раз, что ли?
– Первый!
– Крепись! Держись! Дай то бог сил, терпения! Пришли!
Вместо привычных дверей была решетка. Пожелтевшая с облупившейся краской она вызывал не трепет и страх, а тоскливую грусть.
