Замерев у приоткрытой двери, потянула ручку на себя. Сердце тут же приспустило вскачь. А что, если он, тот самый человек - тут? А что, если он окажется рядом, просканирует своим страшным взглядом с головы до пят, задержится в районе губ, груди?...
Дверь поддалась без малейшего усилия, не скрипнула, никак не выдала моего присутствия, а я же замерла, почувствовав, как сердце захолонуло, как оно провалилось в пятки. Из двери на меня опала тень. Но тень не человеческая – в комнате было очень темно, все окна были занавешены плотными шторами, блэквуд, и не пропускали ни единого солнечного лучика, дуновения ветерка, - это была самостоятельная тень комнаты.
Помедлив, все же сделала шаг вперед, внимательно разглядывая все, что можно было разглядеть в этой чернильной тьме. Второй, третий. На четвертом остановилась – прямо под моими ногами тянулась тонкая бордовая линия размытой грязи. Инстинктивно я присела, дотронулась до темной полоски рукой и поднесла испачканный палец к своему носу – рассмотреть поближе.
Это не грязь.
Точно не грязь.
Это кровь.
Уже не свежая – ей несколько часов. Но это совершенно точно она.
В коридоре что-то рухнуло, и в тишине темной комнаты мне померещилось вдруг, что это закрылась за мною дверь, отделяя от солнечного живого мира, и я подпрыгнула, отчаянно молясь, чтобы никто меня тут не обнаружил.
В ушах зашумело, руки затряслись. Я уже готова была броситься в драку, если кто-то…
Но нет.
Дверь была также приоткрыта, никого не стояло за спиной, и мужчины, страшного, пугающего мужчины рядом не было. Его вообще, казалось, не было в доме…
Я быстро выскочила из комнаты, схватила сына за руку и практически бегом поспешила вниз, в деревню, к людям, прочь.
— Ну вот и я говорю: как такое возможно, как возможно? — на большом стихийном рынке, раскинувшемся на площади, ярком, пестром, бурлящем, со всех сторон жужжали разговоры. В одном конце – о строительстве домов, в другом – о погоде, и все это сплеталось в одно большое многоголосье света, цвета, запахов. Мы с сыном прошли вперед, не задерживаясь особо у прилавков, все больше удивляясь такому укладу – как городским жителям, все происходящее тут казалось нам немного сюрреальным, больше похожим на выставку, мероприятие, перфоманс.
И все же мы здесь были не чужими – во мне постепенно отзывалось это воспоминание о ярмарках выходного дня, когда большая площадь в центре становилась базаром, местом для обмена сплетнями и последними новостями. И запахи, запахи казалось, были совсем такими же: и приятная роскошь меда, и резкий, острый до слез запах сена, и манящий аромат свежих булочек с корицей.
У последних мы и задержались с Энком. Владелица прилавка, слишком полная, слишком яркая, выбивалась из местной массы жителей манерой бурно артикулировать, но это и привлекало. Сейчас она была немного возмущена, но также и немного напугана – под бравадой яркого румянца негодования чадил страшок. Еле заметный, припрятанный ото всех.
— Как же такое возможно, как возможно? — обратилась она и к нам, вовлекая потенциального покупателя в беседу.
— Что–то случилось? — внимательно приглядываясь к ценникам под пышными булками, прожаренными рогаликами, покрытыми блестящей молочной глазурью пирогам, спросила без особого интереса. Энк сильнее сжал мою ладонь, разделяя желание наброситься на все это многообразие сладкой красоты.
— Ну как же, вы не слышали? — глаза ее загорелись, в них промелькнуло: ну да, новенькие, что с вас взять, но тут же потухло от моего слишком быстрого, колкого взгляда. — Кто-то пробрался в мой дом, представляете? В сарай. Утащил козленка!
