Меня же словно молнией прошибло, даже волоски на руках встали дыбом. В жарком воздухе резко повеяло предгрозовой прохладой, запахло озоном, и сверху кашлянул-каркнул невесть откуда взявшийся ворон.
Я же смотрела, смотрела, тонула и не могла выплыть из глубин глаз незнакомца – странных светлых омутов, похожих на первый лед на озере, который появляется в ноябре. Его глаза, почуяв мою слабость, будто расширились, пожирая все пространство вокруг. Мой страх, мой ужас, - все кануло куда-то в бездну, и осталось только это – странное, покалывающее на кончиках пальцев электричество, да бой сердца в ушах, что забилось неистово, взволнованно, запойно.
— Съедешь до темна, — пророкотал он, и от его дыхания тонкие волоски, выбившиеся из хвоста у моего лица, взметнулись танцем.
Светлое на черном – этот диссонанс ввел меня в какой-то морок! Другого и быть не могло. Я качнула головой, прогоняя какое-то отупляющее наваждение и набрала в грудь побольше воздуха.
— Никуда я не поеду. Это моя собственность. Мое место. Мой. Дом, — и добавила чуть тише, поняв, что мои слова не играют для него никакой роли: — И мне некуда идти, некуда! Это вам…вам тут не место! Уходите сами!
— Что? Гонишь меня? — он вдруг неожиданно положил свою огромную, тяжелую ладонь мне на бедро, чуть-чуть сжал пальцы, а я же едва не взорвалась, не заголосила от боли – гематомы от «ласковости» мужа еще не зажили, не покинули тела. Глаза его снова прищурились, а рука скользнула между нашими телами, не прикасаясь, но находясь в такой волнующей близости, что по коже побежали мурашки. Мужчина зыркнул в сторону спящего сына и медленно, но четко произнес: — Вам обоим будет лучше, если вы съедете.
— Не угрожайте мне!
Он усмехнулся. В светлых глазах снова задрожала чернота. Заплясал янтарный огонек, вспыхнуло предвкушение.
Черные густые брови поднялись до линии роста волос. Ухмылка затерялась в густой черной бороде.
— Не боишься за себя, подумай о ребенке…
Эти слова будто подожгли фитиль. Бикфордов шнур моего терпения догорал быстро, искристо и тут же толкнул злость в глаза:
— Что? Думаете мне угрожать? Мне? Да я! Я! Да кто ты такой, чтобы мне угрожать? — плечи расправились, слова сами собой выплескивались из сердца. — Никто не имеет права угрожать мне больше! Ни-кто! Еще скажешь хоть слово – и я за себя не отвечаю! Ясно? Сделаю все, чтобы от тебя и кости на земле не осталось, уж я найду способ! Не трожь меня и сына моего не трожь! Мы будем жить тут и точка! Вся эта половина, — я махнула рукой на часть дома, которая пахла свежей краской, порошком, весело блестела новыми лампочками, — моя. Это точно.
— Что же, — он внимательно, с нечитаемым выражением лица, осмотрел меня дюйм за дюймом. — Тогда вторая половина будет моей. И если вы туда сунетесь – я за себя не ручаюсь…
— По рукам! — почти крикнула, иссушенная накатившими невесть откуда эмоциями.
Я повернулась в сторону Энка, чтобы убедиться, что не разбудила его своими криками, и поняла вдруг, что этой громады мышц рядом уже не было. Поежившись, вдохнула в себя воздух полной грудью, позволяя легочным альвеолам, сжавшимся в комок от страха, расправиться, качая кислород по венам. Обняла себя руками, согревая.
Может быть, потом пожалею об этой договорённости, но сейчас я была готова делить кров с этим странным и страшным типом, внушающим ужас, только бы не возвращаться домой, к мужу, в свою прошлую жизнь. Все еще образуется. Я найду способ избавиться от него, но сейчас мне нужно было какое-то время, чтобы почистить свои перья, привести расшатанные нервы в порядок…
