– Ба… Бабариха… – лишившись голоса от изумления, прошептал Салтан.
Та крикливая, настырная, ехидная, слегка кривобокая баба, которую привели во дворец его свояченицы, сестры Елены, в первые же дни его женатой жизни. Он не возражал: бабой больше во дворце, бабой меньше, не объест. Когда он воротился с войны и не нашел дома Елены, эти три колотовки правили всем хозяйством и челядью. Они приехали с ним вместе на чудный остров и там пропали. И где он не ожидал найти эту бабу, так здесь…
Видя, что он понял, Бабариха усмехнулась не своей улыбкой, слишком тонкой – и снова превратилась в Медоусу.
– И ты все те дни… была у меня во дворце? – еле выдавил Салтан.
Он явился гостем в это пречудное место, не пойми на каком свете – а его хозяйка уже пару лет была гостьей у него в граде Деметрии!
– Не по все дни! – поправила она. – У меня ведь и других забот довольно.
– И ведь это ты, – Салтан еще кое-что вспомнил, – научила Елену прясть в тот вечер, она мне говорила. Ее и сестер, хоть и было нельзя…
– Нельзя, да надобно! – Медоуса похлопала его по руке. – Надобно было им прясть, а тебе под оконцем слушать. Чтобы вот это чудо родить, – она кивнула на Гвидона, – только те вечера темные, ночи длинные, и годились!
– Но почему? Что он такое? – Впервые решившись задать это вопрос, Салтан перешел на шепот.
Медоуса приопустила веки, будто пряча ответ. Еще не время…
– Так где же Кика? – окликнул Гвидон; его только это и волновало. – Ты обещала, матушка, так отвечай!
– Отвечу. – Медоуса взглянула на него. – Жена твоя ныне в Волотовых горах, что стоят в Подземье Кощеевом, в пещерах глубоких. Унес ее Тарх Мракотович, сын князя волотов, и город весь вместе с нею. Коли хочешь ее вернуть – ступай в Волотовы горы. Одолеешь Тарха – женой и городом снова завладеешь. Не одолеешь… – она развела руками, – сам ему служить останешься.
– Как же его найти? – спросил Гвидон.
– Чем же его одолеть? – одновременно спросил Салтан.
– Как найти – я вам дорогу укажу. А чем одолеть… Дам я вам некую безделку. Предложи ее Тарху – авось согласится поменяться.
– Какую еще безделку? – не понял Гвидон. – Жена моя и город – не безделка. Это что же за сокровище должно быть, чтобы волот на них согласился выменять?
– Что за безделка – тебе знать не надо. Надо до места донести и из рук в руки передать. Поверь мне – и то уж такой будет подвиг, что, может, одному человеку на всем свете белом и на всем свете темном и под силу. Тебе. Ну, довольно. – Медоуса встала на ноги, ее широкое платье зашуршало нежным шелковым шелестом, заблестели соболий мех и жемчуг. – Шли вы долго, молодцы, притомились. Пора вам спать-почивать, сил набираться. Утро вечера удалее.
На ночь Медоуса поместила отца и сына в разные горницы.
– Не бойся, Салтан Салтанович, – снисходительно успокоила она, видя, как тревожно нахмурились его угольно-черные брови. – Не съем я дитятко твое драгоценное, не надобно тебе его сторожить. Хотела бы – съела бы еще в ту ночь, как родился, я ведь его на руки принимала из утробы материнской. Одежду сюда положи, – она указала на резную лавочку возле двери, – за ночь слуги мои верные все вымоют и вычистят. А то поизвозили вы платьюшко свое цветное, царское!
Это была правда: нарядные, для пира надетые кафтаны и сапоги немало пострадали от нескольких ночевок на земле и на палубе корабля.
– Утром вам баню приготовят, – пообещала Медоуса и ушла, лукаво взглянув на Салтана.
