Вдруг Салтан обнаружил, что жует не землю, а вкусное мясо жареного поросенка. Взглянул на Гвидона: тот увлеченно обкусывал гусиную ножку, заедая пирогом. Они уже приобщились к этому дому, теперь могут рассчитывать на помощь.
– Выпей, гость дорогой! – Медоуса вдруг подошла к нему, держа в руках деревянный ковш-уточку.
Салтан встретил ее взгляд, многозначительный и хитрый, и темные глаза ее вдруг показались змеиными. Он вздрогнул: косы на груди хозяйки шевелились, как черные змеи… Но ковш был уже перед его лицом, в нем блестел пахучий темный мед, этот запах тянул к себе, и руки сами потянулись к ковшу… Салтан поднялся на ноги, взял ковш, отпил, в голове зазвенело… а когда открыл глаза, не узнал избы.
Изба исчезла – он стоял в просторных палатах, не хуже своих царских в стольном граде Деметрии. Высокие дугообразные своды, стены сплошь расписаны цветами и травами, кругом резные лавки, крытые бархатом, печь изразцовая, и изразцы тоже расписные: и птицы там, и звери всякие. Гвидон, тоже озираясь, издал изумленный возглас: и он это увидел. А в руках у Салтана вместо деревянного ковша оказался кубок чистого золота, весь усаженный самоцветами.
Но сильнее всего изменилась хозяйка, – да так, что, глядя на нее, Салтан даже после всех виденных чудес онемел. Поначалу на ней было какое-то простое темное платье, да и того в полутьме не разглядеть – теперь же она засияла, как полная луна. Широкое верхнее платье из серебристо-белой парчи, оплечье густо вышито золотом и жемчугом, и полоса такого же шитья спускается от груди по края подола. Оплечье и полоса шитья обрамлены черным собольим мехом шириной в ладонь, по низу подола такая же отделка, только вдвое шире. Широкие рукава по краю отделаны полосой черного шелка, расшитого золотыми цветами и листьями на ветках. В разрезах рукавов виднелись рукава нижнего платья, более узкие, из бледно-голубого шелка, с широким золотым опястьем. Голову ее венчала корона с пятью расходящимися широкими лучами – шитая золотом, усаженная крупным золотистым жемчугом и бледно-голубыми, под цвет шелка, самоцветами. Однако волосы не были спрятаны полностью: две длинные косы по-прежнему спускались через высокую грудь ниже пояса, но теперь седина исчезла, они стали черны как ночь, в них засияли жемчужные нити.
А главное – в ярком свете, что заливал палату, стало видно, что хозяйке не сорок, а вдвое меньше: перед Салтаном была молодая женщина, его ровесница. Те же остались крупные черты продолговатого лица с прямоугольным лбом и угловатым подбородком, но теперь ресницы загибались черными лучами, по-молодому блестели глаза – того же самоцветного бледно-голубого сияния, – на гладких щеках играл румянец, алые пухлые губы взывали о поцелуе. Салтан повидал немало и красивых женщин, и нарядных женщин, но этот блеск золотого шитья, серебряной парчи, черноты собольего меха, жемчуга и голубых самоцветов поразил его, как удар в грудь.
От изумления он едва не выронил кубок.
– Ну что, Салтанушка? – Помолодевшая хозяйка широко улыбнулась, и ее зубы – ровные, белые, без единой щелочки, – засверкали ярче жемчужин в уборе. – Теперь не побоишься меня поцеловать?
Голос ее был разом и звонок, и игриво приглушен; он дразнил, зазывал, но бьющая в глаза красота сковывала.
– Побоюсь… – пробормотал Салтан. – Тебя поцелуешь, вовсе ума лишишься. Кто ты, красавица?
Он уже задавал этот вопрос, но ответа по-прежнему не имел.
