Медоуса обратила на Салтана доверительный взор и мягко, словно чуть раскаиваясь, склонила голову к плечу:
– Дальше ты знаешь.
Он невольно усмехнулся: так ловко все объяснила, что и не возразишь.
– Но зачем ты, – Салтан взял ее за обе руки и подтянул к себе, – всю эту интригу затеяла: грамоту подменила, Елену с дитем в море спровадила?
– Для того! – Медоуса подалась к нему и почти прижалась к груди. – Родилось дитя для темного света, надобно было его на темный свет переправить! Таких детей не убивают, крови их не проливают. В бочку да в море – самое лучшее средство. Приплыл бы он куда надо – прямиком в Волотовы горы. Ну а мать с ним заодно – она ведь дитя не дала бы. А бояре были и рады – по виду жалели ее, а про себя всяк думал: вот у нас царь молодой опять холостой, глядишь, через годик и моя Анфиска царицей станет.
Она так убедительно это произнесла, что Салтан засмеялся. Медоуса тоже засмеялась, преданно и доверчиво заглядывая в глаза.
– Да Царь Морской мне всю пряжу спутал! Кто же знал, что он тебе обязан и на помощь поспешит! Дочерей своих пошлет, чтобы бочку на сушу вынесли, на остров дикий, да еще и город дитяте подарит, чтобы жил и княжил там! А вырос Гвидон таким молодцом, что Кика, дочка моя, в него влюбилась, захотела его в мужья себе и слушать ничего не стала!
Теперь Салтан разглядел в Медоусе немалое сходство с Кикнидой – те же большие глаза, черные брови-стрелы. Но Кикнида с ее более тонкими чертами была, пожалуй, красивее, зато Медоуса внушала восхищение одухотворенностью и силой своей красоты.
– И раз уж Гвидон наш, Понтарховой добротой, в белом свете княжить стал, я и согласилась дочку за него выдать. Не хочу, чтобы Кикнида за Тархом жила, клянусь тебе Алатырь-камнем! Хочу, чтобы Гвидон ее воротил. Буду помогать. Верь мне, Салтан Салтанович. Я тебе буду другом верным… У меня-то ноги не змеиные!
Медоуса подмигнула, высвободила руки из рук Салтана и положила ему на плечи. К груди его прильнула ее грудь, отделенная лишь тонким, как цветочный лепесток, слоем нежного шелка. Лицо ее придвинулось близко-близко, глаза-звезды заслонили весь свет. Опуская веки, Салтан ощутил на губах горячий поцелуй и ответил, уже ни о чем не думая.
Поднос с угощением исчез неведомо куда, свечи сами собой погасли…
Проснулся Салтан, будучи в пышной постели один. Ставни с окон исчезли, солнечные лучи лились сквозь цветные стекла, падали на персидский ковер, сияли в позолоте на стенной росписи. Его одежда, вычищенная, как новая, была аккуратно сложена на лавке у двери. Оглядевшись, Салтан помотал головой. Ему приснилась ночная беседа с Медоусой? Лучше бы так… Но то, что она рассказала: о встрече князя волотов со змееногой богиней, о рождении Тарха, о том, как Медоуса в облике старой повитухи по прозвищу Бабариха устроила сперва рождение Гвидона, а потом законопатила его в бочку, он помнил очень хорошо. Теперь многое стало понятнее. Но радовали открытия мало. Чтобы Гвидону вернуть жену, придется спуститься в Кощное Подземье и вступить в схватку с порождением змееногой богини…
Наполовину одевшись, Салтан вышел из спальни. В палате, где вчера ужинали, встретил Медоусу: теперь на ней была вышитая голубым шелком белая сорочка и сарафан, того же бледно-голубого, льдистого цвета атласа, с шитой жемчугом широкой полосой серебряной парчи от груди до низа. Улыбнувшись ему, как ни в чем не бывало, она послала его будить Гвидона, а потом указала им путь в баню – там уже все было готово. Невидимые руки истопили печку, поддавали пару, подавали веники. Салтан только надеялся про себя, что эти невидимые слуги – не те три девки, что встретились им по пути сюда.
