Богатырь сентября - страница 31



Уж не по радуге ли придется идти, мельком подумал Салтан. Но опомнился: им держать путь не вверх, а вниз…

– Вот вам провожатый.

Медоуса вынула из рукава черно-серое птичье перо и подбросило – перо пролетело чуть вперед и зависло над дорогой.

– Ступайте за ним – куда надо, доведет. Бог вам помочь!

Медоуса обняла Гвидона, потом Салтана, украдкой поцеловала его, помахала рукой. Помахав ей в ответ, отец и сын пустились бодрым шагом по дороге. Спустившись до половины холма, Салтан подумал: не оглянуться ли посмотреть – стоит ли еще Медоуса у ворот, смотрит ли вслед? Но не стал. Некое чутье подсказало: не увидит он на холме ни женщины в жемчужно-голубом сарафане, ни самого дворца. Они давно уже не в своем мире, а темный свет не позволяет оглядываться и возвращаться. Здесь можно идти и смотреть только вперед.

И жалеть не о чем: коли суждено, оставленное позади вновь повстречается, как бы далеко от него ты ни ушел.

Глава 7

Шли легко, на дорогу падала тень берез, оберегая от знойных лучей, из глубины леса веяло свежестью. Гвидон был бодр и даже насвистывал. Потом запел вполголоса:

Сухота ты сухота,
Полынь, горькая трава.
Эх-хо, эх-хо-хо,
Полынь, горькая трава.
Уж я пашенку пашу,
Сам на солнышко гляжу.
Эх-хо, эх-хо-хо,
Сам на солнышко гляжу.
Уж как добрыя жены
Мужьям есть принесли.
Эх-хо, эх-хо-хо,
Мужьям есть принесли.
А моя шельма-жена,
Позабыла про меня.
Эх-хо, эх-хо-хо,
Позабыла про меня…[1]

– Эх ты, пахарь! – насмешливо окликнул его Салтан. – Когда же это ты пашенку пахал?

– Да я не пахал. Так, вспомнилось… Это белка наша пела, бывало. Она множество этих песен знала – и веселых, и грустных. Но веселых больше. Как примется скакать, платочком махать, только пятки мелькают – стар и млад засмотрится, заслушается, и всем весело.

Они шли дальше, и скоро Гвидон опять запел:

Позабыла по меня,
Позапамятовала.
Эх-хо, эх-хо-хо,
Позапамятовала.
Уж я вырежу лозу
На свою шельму-жену.
Эх-хо, эх-хо-хо,
На свою шельму-жену…

Потом Гвидон замолчал, будто опомнился, коснулся мешочка на шее.

– Знаешь, бать, – он обернулся к Салтану, – мерещится мне, что тут в мешочке что-то шевелится.

– Шевелится?

– Ну. Иду, а оно как будто копошится…

– Оно живое? Этот выкуп?

– А черт морской его ведает. Я так пощупал – оно вроде яйца какого и твердое. На, сам потрогай.

Гвидон остановился и подал Салтану красный мешочек, висевший на шее. Салтан осторожно взял его в руку. Сквозь красный бархат прощупывался округлый, но чуть продолговатый твердый предмет, гладкий на ощупь, поменее куриного или утиного яйца, а скорее как яичко болотного луня. И – Гвидон был прав: пока Салтан держал мешочек в руке, ему показалось, что яйцо под бархатом вздрогнуло раз и другой.

– То не яхонт, не кольцо – жаро-птицино яйцо! – продекламировал Гвидон, как видно, тут же сочинив.

Салтан усмехнулся:

– Может, и так, да как бы та жар-птица у тебя за пазухой не вылупилась! А то улетит наш выкуп – и поминай как звали!

– Я шнурочки-то попрочнее завяжу! – пообещал Гвидон. – Если и вылупится, то из мешка не улетит.

– А с мешком?

– Тогда и со мной вместе! – решительно заявил Гвидон и сунул мешочек под кафтан.

Они тронулись дальше, и вскоре Гвидон снова пел в задумчивости:

Подъезжаю ко двору,
Жена ходит по двору.
Эх-хо, эх-хо-хо,
Жена ходит по двору.
Уж ты женушка-жена,
Где, сударушка, была?
Эх-хо, эх-хо-хо,
Где, сударушка, была?

Когда миновал полдень, они присели на низкий ивовый ствол в тени у реки, раскрыли заплечный мешок от Медоусы. Припасы там оказались самые простые: каравай хлеба, пироги с курятиной и кашей, копченое сало, несколько печеных яиц.