Когда вышли, уже был накрыт завтрак: и яичница на сале, и каша на молоке, и блины с медом. Медоуса опять не села с ними, но улыбалась и имела вид заботливой хозяйки. Помня ночные приключения, Салтан посматривал на сына не без смущения, но тот, похоже, ночь провел спокойно, ни о чем не подозревал и был полон жажды поскорее тронуться в путь.
– Вот я вам кое-что в дорогу собрала, – будто обычная баба, сказал Медоуса, когда они поели, показывая два простых дорожных мешка. – Скатерти-самобранки нет, но с голоду в пути не помрете.
– Ты обещала что-то для волота, чтобы поменяться, – нетерпеливо напомнил Гвидон.
– Обещала – дам. Держи, удалец.
Медоуса вынула из-за пазухи маленький мешочек красного шелка на золотом шнурке.
– Как дойдешь до Тарха, отдай ему и скажи: Медоуса-Стражница ему шлет поклон и волей своей материнской приказывает – выкуп, ему назначенный, принять, а Кикниду законному мужу воротить.
– Волей материнской? – Гвидон удивился. – Ты, что ли, ему мать?
Словно пол дубовый растаял у Салтана под ногами: да неужели Медоуса и есть та богиня змееногая, только человеком прикинулась, чтобы его к любви склонить…
– Кикниде я мать! – напомнила Медоуса, не дав ему времени облиться холодным потом.
И бросила на Салтана многозначительный взгляд: сам решай, чем с сыночком поделиться.
– Что-то маловат выкуп-то? – Гвидон взвесил мешочек на руке. – Согласится ли он… Кикнида-то моя побольше будет!
– Здесь, милок, такое сокровище заключено, что ни в сказке сказать! – очень искренне ответила Медоуса, и Салтан подумал, что ей, как видно, на самом деле жаль с этим сокровищем расставаться. – Превыше всех богатств земных. Ты подумай, – она лукаво улыбнулась, – может, оставишь сие сокровище себе, а Кика пусть с Тархом живет?
– Да ну ты что! – Гвидон ожидаемо обиделся. – Мне Кика всего дороже, никакие сокровища мне без нее не надобны!
– Ну так ступайте, не мешкайте! – Медоуса вздохнула и устремила на Салтана печальный, сожалеющий взгляд.
Он понадеялся, что печалит ее разлука, а не их будущая участь.
– Увидимся еще… сватьюшка? – Он приподнял бровь.
– Даст бог!
Первой Медоуса вышла из палаты и через несколько переходов вывела гостей на высокое крыльцо. Да уж, это была не та избушка, в которую они вошли ночью, – настоящий дворец из множества зданий и крытых переходов, шатровых пестрых крыш с блестящими бронзой флюгерами, с пузатыми столбами. В частом переплете окошек под резными наличниками блестели круглые стеклышки: золотисто-желтые, зеленоватые, голубоватые, чуть лиловые. Перед крыльцом расстилался широкий двор, по сторонам двора начинался плодовый сад с цветущими яблонями, а впереди были широко раскрытые резные ворота.
Медоуса спустилась с крыльца, пересекла двор и вышла за ворота. Дворец стоял на горке, и от ворот открывался широченный, не хватит глаз, вид: блестящая лента извилистой реки, обрамленная золотистыми песчаными обрывами, с одной стороны – темно-зеленый лес, с другой – пестрые от цветов луга и березовые перелески. На ближних опушках легко было различить белые как молоко стволы веселых берез и янтарно-желтые сосны, а дальше густые леса сливались и казались мягким покровом густо-зеленого мха, одевающего плавные изгибы холмов. Песчаная дорога убегала от ворот, скользила то вверх, то вниз по пригоркам и терялась за горизонтом. Воздух был упоительно свеж и прохладен, напоен запахом смоченных теплым дождем трав, и радуга от того дождя касалась нижним краем дальнего березняка – казалось, ступай, и скоро сможешь тронуть ее ладонью.
